УЧАСТНИКИ БЕСЕДЫ:
- Александр Василевич. Директор рекламного агентства (партнер Publicis Hepta, Ў-галерея, Ў-бар)
- Андрей Остроумов. Писатель («Дуби Дуби Ду», «Следы апостолов»)
- Василий Андреев. Дизайнер (работал для Nestle, Tork, Beeline).
- Георгий Заборский. Архитектор. (инициатор минского проекта МЕ100, консультант по инноватике в Сколково, Росатом)
- Дмитрий Новицкий. Главред (журнал «Большой»)
- Маша Эйсмонт. Журналист из Москвы («Ведомости», в прошлом корр агентства Рейтер в Центральной Африке)
- Саша Романова. Модератор (главред KYKY)
Фото: Екатерина Шумак
Саша Романова: Предлагаю сразу определиться, Минск – столица или провинция?
Александр Василевич: Это все империалистическая байда. Есть империя – есть провинция. Нет империи – нет провинции. В Италии в каждое село зайдешь, тебе там быстро объяснят, что у них лучшая в мире клубника. А лучшая буфалина находится в городке на десять тысяч человек, в жопе мира, где никто не считает себя живущим в провинции. А когда есть жесткая централизация, и все бабло в Москве, тогда получается, что есть столица и провинции. Но Минску на это наплевать.
Андрей Остроумов: А мне кажется, белорусов нужно охранять, как китайцы панд охраняют. Наша провинциальность имеет свою изюминку, и эта вещь, которой нужно гордиться. В целом вся Беларусь – это провинциальный гипноз. Все мы живем где-то с изнанки вселенной.
Василий Андреев: Сразу признаюсь, меня особенно заинтересовал вопрос, как вывести девушку из деревни. Или деревню из девушки. Вот я спрошу: Саша, а ты из Минска?
Саша Романова: Да.
Василий Андреев: А ты хотела бы жить в Нью-Йорке?
Саша Романова: Не думаю.
Василий Андреев: А я буду жить в Нью-Йорке. Во мне сильна провинциальность. Мне Минск мал, мне нужно дальше. А у тебя и здесь в Минске есть парикмахерская, где ты делаешь прическу. В Орше нет такой парикмахерской, и любая девушка думает: где же парикмахерская, поеду-ка я в Нью-Йорк!
Георгий Заборский: Получается, что провинциальность – наличие посыла, который заставляет людей перемещаться? Ха, девушка, ищущая в Нью-Йорке парикмахерскую…
Маша Эйсмонт: То, что ты сейчас сказала, вернее, то, что про тебя сказали при всех, а ты не опровергла, доказывает, что Минск скорее столица. Был бы Минск провинцией, ты бы обладала провинциальным желанием немедленно уехать и улучшить свою жизнь. А всем здесь хорошо, все из Минска?
Дмитрий Новицкий: Думаю, любой из присутствующих здесь может собраться в полчаса и нормально чувствовать себя где-то там, дальше.
Маша Эйсмонт: Я сама эту тему обсуждаю с родными и близкими. Бывают периоды, когда я говорю, что буду валить уже из России. Василий, а вы прямо сейчас собираетесь? Это решенный вопрос: уезжать в Нью-Йорк в ближайшее время?
Василий Андреев: Да. Но не в Нью-Йорк. Я еду красть технологии. Мне необходимо украсть технологии где-нибудь в Португалии или повторно в Швеции, где я жил, вернуться сюда и имплантировать обратно.
Георгий Заборский: Это же не побег, правильно? Это возвращение в провинцию с новым оружием!
Василий Андреев: Это временный отъезд, который продолжается всю жизнь. Я больше времени прожил вне Беларуси, чем в Беларуси. Как-то ехал сюда из Швеции через Петербург на поезде. Посмотрел в окно, там были поля. Десять часов вечера. Я вдруг понял, что могу выйти на любой остановке и зайти в любую хату попросить воды. Меня сначала пошлют матом, через пять минут выяснится, что кто-то работал с моей сестрой, кто-то учился с моей мамой, меня положат спать, дадут еды и скажут, что если через неделю я не приеду на пельмени, то буду жестоко убит.
Саша Романова: Каким престижем в наших глазах обладает Минск?
Георгий Заборский: Это не престиж Минска, это престиж вызова. Наличие в Минске вызова, ради которого все остаются.
Александр Василевич: Да! Аура борца идиота, слегка покрытого романтической пылью.
Дмитрий Новицкий: Послушайте, если сюда посадить пять человек белорусских эмигрантов, они такого расскажут об ауре борца идиота, что нам жизнь покажется раем. Когда человек уезжает в Нью-Йорк, Детройт, Барселону или Лондон, он борется там, уверяю, гораздо сильнее, чем мы здесь. У нас очень сахарные условия.
Георгий Заборский: Престиж борца идиота — это одно. Совсем другое – комфорт личной обжитой среды. Это по Короткевичу, «город, который похож на твои домашние тапочки». Он не очень престижен, потому что в домашних тапочках в клубы не ходят, но уютен и удобен. И это тоже держит, потому что возвращаться в Минск после Москвы или какого-нибудь Улан-Батора приятно.
Александр Василевич: Комфорт жизни в Минске зависит от одной простой вещи. От наличия шенгенской визы в паспорте.
Георгий Заборский: Я возьму примеры из жизни, у меня три пары знакомых: юноша из Москвы и девушка из Минска, и наоборот. Все трое завели детей и переехали в Минск, имея квартиру в Москве. Этот эффект не мегаполиса. Если ты не живешь в спальном районе, если у тебя квартира в пределах центра, ты живешь в чудесном пешеходном провинциальном Минске. Ради этого москвич согласен три года растить здесь ребенка.
Александр Василевич: Да ладно, знаешь, как в Сохо на Манхеттене хорошо? Прекрасный уютный район, чтобы воспитывать детей и жить, хотя это и типичный мегаполис.
Василий Андреев: Про Сохо я бы добавил. Я спал в квартире у Яра Рассадина, старшего дизайнера «Marussia Motors». Спал в разрушенной квартире, в которой стояли только деревянные часы, которые были нужны на следующий день для фотосъемки. Яр сам из Ульяновска, и ему не важно, в каком состоянии у него квартира, потому что любой земляк ему скажет: «Слушай, тебе так повезло, ты в Нью-Йорке живешь». Если для белоруса переезд в Минск – это не финальная точка, то для Яра она финальная. Здесь у нас транзитная зона, и это спасает, потому что в голове нет ощущения, что Минск – это столица. Вы думаете: «Знаем мы столицу, Милан недалеко».
Маша Эйсмонт: Можно вопрос из любопытства? Есть два стереотипа, связанных с Беларусью. Первый: красота, порядок, хорошие дороги, очень качественная молочка и Батька молодец, нам бы такого президента, а у нас в России условно бардак. И второй: последняя диктатура Европы, ужас и кошмар, все здравомыслящие, молодые и успешные валят в Европу, потому что тоталитарный режим не дает развиться и открыть свое дело, потом придут и заберут. Вот КГБ сейчас придет и телефоны с диктофонами отнимет. Какие ваши ощущения от этих двух таких мифов?
Александр Василевич: И первое, и второе верно (смех в зале)…Минск живет, как и Москва, где дикая конгломерация культур. Есть люди советские, причем благодаря системе образования и рабочим местам от государства, много советской молодежи. Другая часть людей живет в жэстачайше государственном капитализме, где делаются большие деньги, и можно пристаканиться к государственной экономике, барыжить за счет хороших связей и контактов. Вот там начинаются клубы типа «Дозари», девочки, тачки и трешачок. А есть люди, которые стараются не иметь никаких дел с государством. Часть из них, самая большая, валит. А другие используют какие-то паттерны и дыры, ощущая себя в капиталистическом мире. На это накладывается традиционалистское общество. Сколько в Минске после войны осталось населения? Тридцать тысяч или сорок? С учетом мощнейшей еврейской эмиграции, мы все минчане во втором-третьем поколении. В старых микрорайонах типа Кунцевщины еще 10-15 лет назад была абсолютно сельская общинная ментальность. И вот все эти группы людей, которые культурно друг с другом не связаны, живут в одном двухмиллионном городе. Да, есть проблема открыть определенные виды бизнеса. Есть квота на вино. Захочешь ввезти какое-то вино – нет шанса. Для этого надо получить лицензию, иметь 200 тысяч долларов, пройти склады, проверки - без контактов, связей и того, чтобы пристаканиться к государству, это невозможно. Одновременно кофейню открыть не проблема. Тысяч 20-30 долларов, геморрой, но если воркхард, то вполне реально. Газету какую-нибудь откроешь, но тебя не будут брать в сети распространения. Короче, всегда есть куча блоков, кусков, ограничений, и все эти группы в странном мире сосуществуют.
Маша Эйсмонт: Но вы все относите себя, и справедливо, потому что я бы сама так отнесла, к категории вот этой третьей, да? Которая не хочет иметь ничего общего с государством?
Александр Василевич: Я отношу себя к пьющим людям, в первую очередь.
Маша Эйсмонт: Пьющие люди, я считаю, во всех категориях есть. Мы сейчас по-моему тоже уже закажем.
Александр Василевич: Считаю, что Вася как патриот Орши и Ратомки должен сказать, что более провинциально: Орша или Ратомка? И вообще, провинции ли это…
Василий Андреев: В Орше везде по городу висят объявления: «Обучаем чешскому языку». Они не отправляют детей учиться в Минск в БГУ, только в Королевскую академию в Прагу. Я говорю: «С какого дуба взялась Королевская академия?» А они отвечают, что какая-то женщина восемь лет назад отдала ребенка в Прагу, и оказалось, что там для белорусов бесплатная программа. Вы посмотрите географию на фейсбуке, понятно, что там не зарегистрированы те, кто пашут в полях, но, тем не менее, они тоже ездят в Барселону и не понимают, что такое провинциальность. У нас ходят слухи, что Беларусь провинциальна, а там, в открытом мире очень круто. Когда возвращаешься оттуда, любая девушка смотрит на тебя с открытым ртом. И вот это есть провинциальность девушки. Но негативного в ней нет ничего.
Александр Василевич: То есть провинциальность – исключительно женское свойство в Минске? Ты к этому клонишь, Вася?
Саша Романова: Я вам могу про мужскую провинциальность рассказать. Есть святое белорусское понятие – колхозник. У него определенный подход к жизни, который девушка вычисляет внутренним чутьем.
Александр Василевич: Ты имеешь в виду крепкий хозяйственник? Простой надежный парень, которого полюбит каждая женщина, если разберется, нет?
Георгий Заборский: Я прямо вижу готовый плакат. Вилы, направленные самому себе в грудную клетку и надпись «Убей в себе колхозника». Причем, он реально относится ко всем, включая тех, у кого Макбукпро на столе. Есть еще один шаг по дальнейшему убийству в себе колхозника, по страху перед владельцем Рэндж Ровера.
Саша Романова: Знаете, в чем дело. Я хочу вас вывести на конфликт: заражение синдромом провинциальности и попытка избавиться от этого. А нам так нравится, что мы провинциалы, что мы не испытываем желания от этого избавляться.
Александр Василевич: Тебе не нас для этого конфликта надо было собирать. А взять нормальных пацанов из Серебряночки.
Андрей Остроумов: Правильно сказал. Вот я, например, провинциал, живу в этом конфликте очень долго. Живу в ужасной депрессии. Чувствую, что родился неправильно, и все неправильно в этой стране.
Маша Эймонт: Налейте человеку вискаря, ну что же вы!
Андрей Остроумов: Я хотел бы жить где-нибудь у воды, в тишине на природе, чтобы была яхта, и что-то клевало. В идеале на фьордах норвежских. Но у меня, например, мама старенькая, за которой я должен присматривать. Я бы конечно продал к чертям недвижимость и уехал. Меня судьба сюда занесла, хоть я и русский человек полностью, во мне ни одного эритроцита нет белорусского. Меня в школе даже освободили от белорусского языка, потому что я был в нем непроходимо тупой. Тем не менее, у меня конфликт наступает. 80% белорусов вообще не выезжали ниоткуда и не смотрели ничего.
Георгий Заборский: Мне кажется, у тех, кто не выезжал, ощущение того, что здесь провинция, а за барьером сияющие недостижимые высоты, гораздо сильнее, чем у тех, кто выезжал. Мне самому нравятся барселонские улочки, но мне не хочется менять одно на другое.
Андрей Остроумов: Значит, у меня такая карма. Здесь все получается плохо. Стоит уехать куда-то, там все получается хорошо. Я человек с уклоном в мистику. И если брать культурно-исторический аспект, то даже Москва круче. С точки зрения истории и архитектуры, хоть Минск и постарше будет. Если спросить, кто провинциальнее, москвич или минчанин, я утверждаю, что минчанин.
Александр Василевич: Сейчас Москва не столица, а место с кучей бабла. Дыра, абсолютно не комфортная, куда надо поехать и забрать бабло, как в банк сходить. В белорусском совке Москва была, ну, секси тогда было сложно сказать, но в ней был элемент престижа. А сейчас валить в Москву для белоруса – как поехать вахтовым методом на нефтяную вышку и вернуться обратно.
Георгий Заборский: Тогда все в этой метафоре раскрывается. А Барселона – это Евпатория, да? Поехать на вахту, потом в Евпаторию!
Василий Андреев: Я давно хочу напасть на Литву, потому что белорусам не хватает выхода к морю. Предлагаю литовцам: вы можете покупать у нас сигареты и заправляться бензином по нашим ценам, но у нас за это будет Паланга или Юрмала. В первые секунды никто не понимает, они говорят: «Что-то? Напасть?» Я говорю: «Да, но взамен сигареты». Они: «А, да, конечно». Знакомые шутят, что война между восточным блоком и западным заканчивается на границе Ошмян и Вильнюса, потому что литовцы начнут заправляться бензином, покупать сигаретами, а мы в «Акрополис» поедем.
Андрей Остроумов: Мы сидим, обсуждаем, приводим сравнения. А ведь провинциал нужен, он своего рода обслуга для непровинциала, и двигатель прогресса, и рабочая сила.
Дмитрий Новицкий: Я чувствовал себя провинциалом, когда летал в Англию на презентацию Рэндж Ровер Спорт. Там собралась верхушка менеджеров Рэндж Ровер, и мы улыбались, делая вид, что рассказываем другу другу что-то. Мне не интересно, чем они живут. Им точно так же наплевать на меня. Было бы одинаково неинтересно сидеть с топ менеджерами «Беларуськалия». Люди не моего формата мыслят и ощущают жизнь по-другому.
Георгий Заборский: Единственное адекватное определение провинции, если брать реальную жизнь белорусов, россиян или китайцев – количество выборов в данном месте. Когда кроме интернета есть физический выбор. Если ты живешь в Турове, у тебя нет трех универов и галереи «У». Но если у тебя есть подключение к большой точке, ты можешь быть абсолютно счастлив, живя там и гоняя на автомобиле туда, где у тебя есть все остальное.
Василий Андреев: С другой стороны, в 1989 году, когда не было интернета даже близко, я уехал в Мексику работать ювелирным дизайнером, обманув всех, что я всегда работал ювелирным дизайнером. Последний заказ делал для Ральфа Лорана. В Союзе вообще не было точек выбора, но именно тогда я перестал чувствовать себя провинциалом, у меня пропало чувство страха. В любой точке я могу прийти и сказать: «Привет, Сережа», хотя может быть это абсолютно недоступный Сережа. Количество точек выбора не влияет на создание провинциальности.
Георгий Заборский: Подожди, у тебя просто весь мир превратился в точку выбора?
Василий Андреев: Нет, точка выбора – это я сам. Визы нет, возможности выезда нет, денег нет, интернета еще нет, но ты едешь в другое место, и точкой выбора являешься только ты.
Александр Василевич: С развитием интернета тема провинциальности теряет смысл. Каждый может выбирает себе то место, которое хочет. Кому-то нужен Бережок, тишина и лодочка, чтобы кататься. Я с ума сойду. Хоть у меня лицензия шкипера есть, я прекрасно представляю: неделя-две, а потом начинает отъезжать крыша. Люди, которым нужна культурка и духовочка, ломятся в крупные города. Или в латте-городки типа университетских, где есть социум, который тебе адекватен. Я за что люблю Штаты. Хочешь заморачиваться по экологии, и ты либерал – вали в Калифорнию. Если ты правый, любишь тачки с большими движками, крепеньких девушек и пострелять из пушки, то будешь отлично себя чувствовать, катаясь вокруг Вегаса по Неваде. А если ты полумасон, то Аризона – твоя мать. Или вали в Седону, столицу мирового масонства, там тебя примут с радостью и огоньком.
Дмитрий Новицкий: Еще важный момент. Я могу зарабатывать, находясь в любой точке мира. Средне взвешенную тысячу долларов нормальный вменяемый журналист, если посидит и подумает, заработает из любой точки мира.
Александр Василевич: Люди этого не понимают. Вот пример. Я еду в Киев через чернобыльскую зону, где за Александровкой есть городок Киров. Еду и думаю: каких тут можно было бы воспитать программистов! Чтобы весь Киров сидел и бомбил на какую-нибудь французскую или английскую контору. Мне кажется, все белорусские ПТУ надо было уже посадить на тему. Но никто об этом не думает, и вот где провинциальность.
Дмитрий Новицкий: Да, у нас пытаются построить очередной консервный завод, чтобы делать никому не нужные консервы.
Александр Василевич: Беларусь могла бы быть прекрасным местом, это как Алесь Кругляков писал: пожалуйста, дайте нам всем, свядомым и несогласным, какой-нибудь город, Осиповичи или Киров, не важно, любую жопу белорусскую. Мы отгородимся забором и построим аксеновский остров Крым. А лет через пять посмотрим, как живет вся остальная часть Беларуси, и что будет происходить у нас.
Василий Андреев: Саша, а ты быстро отличаешь девушек из провинции?
Саша Романова: Наверное, мне не важно. Я чувствую их по акценту, но я знаю, почему я с ними общаюсь, что в них хорошего, какие они добрые и по-житейски толковые – все.
Дмитрий Новицкий: Ну, есть же блестки и позолота, собирательный образ.
Андрей Остроумов: Стринги чтобы торчали сзади, да.
Саша Романова: Да, и сапоги с резьбой, весь этот порношик – я никогда так не оденусь, не умею, но мне нравится честность, пошлость и стразы. Девушка хочет, чтобы было красиво. Она старается.
Георгий Заборский: А зачем тебе, чтобы она переоделась? Есть некая девушка, из которой надо вытравить провинциальность. А зачем? Может, выбрать ту, которая тебе больше подходит?
Василий Андреев: У меня была девушка из провинции, и мне бы предлагай любую другую, я бы сказал: нет, не надо. Не потому, что она из провинции, просто есть другие химические способы влияния в этой девушке.
Маша Эйсмонт: Это как дети. Тоже любят все блестящее. Но есть дурновкусие, которое надо вытравливать. И почему надо не выбирать, если ты при этом любишь человека?
Георгий Заборский: Зачем выбирать человека, который тебе не подходит, а потом из-него что-то вытравливать? Если выбрал – так люби вместе с блестками.
Маша Эйсмонт: Ничего не знаю. У меня мужик из провинции, лично я вытравливаю из него то, что меня раздражает. Так и говорю: меня раздражает. Просто вкусам учатся, каждый человек в течение жизни.
Василий Андреев: Вытравливать очень интересно. Например, у меня девушка боялась заходить в какие-то бутики, что в Москве, что в Барселоне. Внешне никто не понимал, откуда она. И она стеснялась: «Вот тебе не страшно, Андреев?» Я говорю: «Так я вообще деревня по сравнению с тобой».
Андрей Остроумов: Оно может перевернуться. Ты из девушки вытравливаешь, а она потом окажется мудрее тебя в кучу раз. Если не получается вытравливать, нужно менять девушку.
Георгий Заборский: Слово вытравливать у меня вызывает ощущение вытравливания кислотой.
Саша Романова: Мне кажется, мы подобрались к провинциальным порокам. Не в смысле реднэк как физический недостаток, но надо понять, в чем ментальные пороки провинциала?
Дмитрий Новицкий: Понимаешь, мы все равно пытаемся обвинить кого-то в том, что он провинциал. Но, честно, я совсем недавно я общался с мужиками очень похмельного вида, которые в деревне работают колхозными пастухами, и понял, что все у них в порядке, нормальные люди. Да. У них есть пороки. Я им подарил по две бутылки пива, они были очень рады, и все.
Георгий Заборский: Я все понял. Сравнил провинциала и своих столичных друзей и понял, что провинциал – это человек, у которого мало пороков. Он пьет простое спиртное, возможно, один раз мечтал о каком-то экзотическом виде секса, что тоже не факт, и на этом его пороки заканчиваются. А у нас? Это же ад!
Дмитрий Новицкий: Провинциальность мышления – другие координаты в голове. Купить машину, взять кредит на квартиру, жениться, растить детей и работать, чтобы купить машину еще дороже. Вот эта деревенская модель сознания провинциальна: машина не хуже, чем у соседа и прочие материальные привязки. В той же Европе огромный пласт людей, которые не хотят себе ни машину, ни квартиру, никаких социальных успехов.
Василий Андреев: Не согласен! Если смотреть на шведскую деревню, то обычный швед тоже думает, что нужно работать на Саабе в деревне Трольхеттан. Но подозрение белорусов, что где-то лучше, но мы туда не поедем, потому что нужно выучить язык, останавливает от открытия мира.
Александр Василевич: Белорусы слишком разные. Когда ты говоришь про миф купить тачку и квартиру, я вспоминаю другие примеры, в тех же семьях. Например, у современных чиновников – потенциальный конфликт отцов и детей. С кем-то мы болтали, что в ЕГУ учится больше половины детей чиновников, что довольно ржачно, поскольку номенклатура желала бы с радостью закопать эту установу. Они придерживаются стопроцентно советских взглядов, но при этом стараются отправить детей за границу. Дети возвращаются, и чего? Нет ничего общего, кроме бабушки, дедушки, ну и на дачку съездить, если она приличного вида. И вот такие линии разломов херачатся по всей Беларуси.
Василий Андреев: А мне кажется, разлом – это в Новосибирске, где ни у кого нет ни корней, ни общей идеи. Я стою и понимаю: вот эта девушка приехала из Хабаровска, эта черт знает откуда, еще руль с другой стороны, и все машины японские. Здесь моно общество, общество сильных селян. Они такие же в Литве, Латвии и в принципе в Эстонии. Единственное отличие белорусских селян – они менее мобильны. Шведам сказали, что в Америке бесплатно земли выдают, они собрались и поехали. «Вы боитесь за пропажу шведского языка?» «Мы ничего не боимся». А белорусы мало передвигаются. Предполагается, что есть земля, с которой надо что-то делать. Ее нет, обрабатывать нечего, но в целом общество привыкло сидеть на месте.
Маша Эйсмонт: А у меня здесь самые корни. Есть село Большие Эйсмонты. Вот вы знатоки Беларуси, а я вам рассказываю. Это где-то в гродненской области. Но это Польша была раньше.
Георгий Заборский: Я через них проезжал недавно. Ехал на хутор под Гродно и проезжал Великие Эйсмонты.
Маша Эйсмонт: Да! Ну как на моей родине, я никак туда не доберусь? Вот! Так что белорус здесь я.
Фото с обложки статьи — Сергей Гудилин, проект Insta Village
редакция KYKY, рубрика «Герои»,