Если вы хотите, чтобы команда KYKY продолжала писать, работать и изучать жизнь беларусов – подпишитесь на наш Patreon за мерч и другие бенефиты. Или сделайте быстрый донат прямо на нашем сайте (окно для донатов – прямо под этим материалом).

Наш герой Дмитрий провел за решеткой семь лет. До этого он планировал связать свою жизнь с работой в правоохранительных органах. Вырос в Гомеле, прошел службу в армии в Гродно, а после устроился в милицию. Проработал там чуть меньше года и уволился. 

Дмитрия задержали еще в 2014-м. Во время обыска в его доме нашли фото с Александром Милинкевичем, который баллотировался на пост президента в 2006-м: «Руководство не знало, что я был настроен против действующей власти. И этот факт повлиял на мой приговор. Правоохранители мне так и сказали: «Мы бы тебя не закрыли, если бы этого не узнали», – говорит Дмитрий.  

В 2015-м Дмитрия признали виновным про трем статьям УК: ч.2 ст. 206, ч.1 ст. 167 и ч.1 ст. 166 и приговорили к семи годам лишения свободы: «Я свою вину не признал. Неоднократно пытался обжаловать приговор, но все было без толку», – поясняет Дмитрий. Он уверен, что его дело было политически мотивировано (но статуса политзаключенного у Дмитрия не было). 

Как бывшего сотрудника милиции, Дмитрия должны были этапировать в витебскую колонию №3, где отбывают наказание экс-правоохранители. Но, как говорит сам Дмитрий, «полностью нарушив закон», его определили в исправительную колонию №2 в Бобруйске. «Это жесткая колония. Там такой контингент… Я много раз писал жалобы, их не пропускали, как и жалобы других заключенных. Потому что часто в администрацию зоны звонят из судов, прокуратур с претензиями, мол, почему вы выпускаете эти обращения из колонии». Но благодаря настойчивости родственников Дмитрия все же перевели в Витебск – правда, спустя три года, в 2018-м. 

В обеих колониях Дмитрий, как и другие заключенные, работал на промзоне. Далее – его рассказ о том, в каких условиях и за какие деньги в колониях Беларуси работают осужденные.

Работай на руководство колоний — или получай зарплату меньше одного рубля

По закону РБ каждый осужденный в местах лишения свободы должен трудиться. Исключения делают только тем, кто по состоянию здоровья не может заниматься физическим трудом. Дмитрий говорит, что такие случаи – редкость. На тех, кто демонстративно отказывается от работы, составляют акты о нарушении поведения и отправляют в ШИЗО (штрафной изолятор – Прим. KYKY). 

Кем ты будешь работать в колонии, определяет администрация: «Если у заключенного есть профессия – строитель, штукатур и т.д. – при распределении отталкиваются от этой «корочки». Тем, кто вообще ничего не умеет, поручают черновые работы: в ИК-2 таких отправляли на переработку сырой резины». 

За каждой колонией Беларуси закреплено свое производство, куда поступают заказы из самых разных компаний (не только беларуских). В Бобруйской колонии, со слов Дмитрия, функционирует сразу несколько цехов. Есть швейный, где отшивают строительную робу, простыни, матрасы под заказ. «Также там есть производство строительных перчаток – оно полностью заточено под Жлобинский БМЗ, при мне эти перчатки еще в лесхозы начали поставлять». 

Как говорит Дмитрий, еще один цех в ИК-2 – цех деревообработки и распиловки. «Колония заключает контракты на поставку древесины с лесхозами Могилёвской области, выпускает хоккейные клюшки, деревянные заборы под заказ, дрова». 

Есть в бобруйской колонии и цех, где работают с кожей: «Там делают армейские, милицейские ремни, кобуру под пистолеты и милицейские дубинки. Также производят шевроны разных наименований, которые поставляют во внутренние войска МВД». Также есть цеха, где изготавливают гвозди, железные заборы, и участки по покраске автотранспорта и разборке металла, где разбирают моторы от грузовых машин.

В бобруйской колонии осужденные работают в три смены: 09.00-15.30, 15.30-22.30 и 23.00-06.00. Дмитрий работал в швейном цеху. Говорит, что условия труда там тяжелые: «Представьте себе помещение на 50 квадратных метров, где вплотную стоят старые корейские машинки. Нам нужно было запустить в них китайские нитки сомнительного качества и следить за изготовлением. 

За производственными машинками нужно было наблюдать внимательно, чтобы они не зажевали нитку – в колонии стоит техника, которая давным-давно отслужила свой срок. Я как-то заметил на одной маркировку со сроком эксплуатации – эту машинку списали около четырех лет назад, но на ней до сих пор работают осужденные. Потом эту наклейку кто-то содрал.  

Когда перчатки были готовы, мы наклеивали на них специальные пупырышки, лейбл «ИК-2» и паковали их. Произведя определенный объем этих перчаток (то ли 4, то 6 тысяч, уже не помню), приезжала машина и мы загружали ее этой продукцией. Машина приезжала пару раз в месяц». 

По словам Дмитрия, в каждом цеху есть свой мастер, который следит за работой: «Обычно это гражданские, вольнонаемные люди. Но простой человек вроде меня на такую должность не попадет: все мастера на производствах в колониях – либо друзья, либо родственники сотрудников администрации». Дмитрий говорит и о том, что проверить, в каких на самом деле условиях работают осужденные, практически невозможно: «Один из тех, с кем я сидел – его признали политзаключенным – писал жалобы на условия труда. Проверка приехала, ничего не выявила, потому что в колонии заранее подготовились, и уехала. А парня, написавшего жалобу, сняли с производства и отправили в ШИЗО». 

Еще одна немаловажная деталь – история о том, как промзону в своих интересах используют сотрудники колонии.

«На ИК-2, например, представители администрации колонии неоднократно загоняли в покрасочный цех свои машины на бесплатную покраску. Работу выполняли осужденные, которые, скажем там, согласились сотрудничать с администрацией –  таких в колонии Бобруйска процентов 30, а то и больше. Взамен на «услугу» они получают определенные привилегии: дополнительные свидания, посылки, поздние подъемы и так далее».

По закону за работу заключенным платит государство. Правда, назвать зарплатой те суммы, которые выплачивают, сложно. Чаще всего в месяц осужденные, которые не договорились с администрацией, получают меньше рубля – и узнают об этом не от местного бухгалтера: «Ты приходишь в магазин, расположенный на территории ИК, и спрашиваешь у продавца: «Скажите, пожалуйста, сколько денег мне начислила исправительная колония?» – «7500 [неденоминированных] рублей». Вот и вся история. Расчетных листов нам никто не предоставлял. Мы просто расписывались за полученную сумму в графике табеля.

В то время за 7000 неденоминированных тысяч можно было купить только пачку «Астры» или «Примы». Если бы не материальная поддержка родственников, многие заключенные вообще бы не выжили».

Больше рубля, со слов Дмитрия, получали в ИК-2 те, кто работал в цеху по производству резиновых дубинок и прочих милицейских «принадлежностей»: «За эту работу могли платить и по 10-20 рублей, но попасть в этот цех могли далеко не все – только «свои» для администрации. Все кандитаты на работу в этом цеху проходили через оперативных работников в колонии. Я лично никогда туда не стремился». 

Такой заработок администрация колонии объясняла тем, что большая часть зарплаты осужденных уходит на погашение их же коммунальных счетов – свет, питание, газ, проживание. «Хотя условия в казармах ИК-2 не соответствовали никаким нормам. К нам как-то подселили ребят, осужденных по 328, хотя мест уже не было. Поэтому поставили трёхъярусные кровати: ребята, слезая с них, регулярно получали травмы рук, ног». 

Дмитрий говорит, что именно из-за этих вычетов администрация колонии практически никогда не выдает на руки расчетные листы: «Cогласно закону, осужденные находятся на полном обеспечении у государства – то есть вычетов за коммуналку вообще не должно быть. Поэтому администрация колонии боится предавать этому факту огласку». 

Сделай баню для начальника колонии — получишь свидание с родственниками

В колонии Витебска, где отбывают наказание бывшие сотрудники силовых ведомств, директора предприятий, прокуроры и иже с ними, ситуация с работой и доходами заключенных фактические такая же, как и в ИК-2. Только, со слов Дмитрия, работы в этой колонии ощутимо меньше.

В ИК-3 также есть швейный цех, где отшивают постельное белье, строительные костюмы и чехлы. Но в 2020-м, как рассказывает Дмитрий, заключенные стали шить медицинские маски, антиковидные костюмы и мешки для трупов: «Процесс запустили в начале 20-го, в феврале. Маски и антиковидные костюмы отшивали сотнями тысяч, но куда их поставляли, сказать не могу – не знаю. Видел только, что эти маски по 10-20-50 штук постоянно таскали себе сотрудники администрации.

Я в швейном цеху не работал, но как-то зашел туда – осужденные шьют маски и кидают сразу на пол, антисанитария полная. Никто не контролирует этот процесс, так как по тех условиям маски бытовые марлевые не обязаны обрабатывать дезраствором. И это при том, что мы все в этой колонии переболели коронавирусом.

Помню, писал в письме родным, что Чемоданова говорит по ТВ, мол, в местах лишения свободы никто не болеет – а у нас всех пропало обоняние, никто вкусов не чувствует. Так что исключать, что защитные маски шили люди, больные ковидом, нельзя». 

В витебской колонии Дмитрий работал в цеху деревообработки. «Это самый жесткий по условиям труда цех, он даже не отапливается. Зимой там дико холодно. В месяц мы делали там около 500-700 ящиков и около 3500 поддонов. Куда они поставлялись, непонятно. Говорили, что их отправляют в Европу, в Германию, но забирали эту продукцию на фуре с российскими номерами.

После августовских событий 2020-го объемы на производстве сильно сократились, процентов на 50%. Когда я выходил на свободу, поддоны и ящики отправлялись только по Беларуси, на гомельский стеклозавод и витебский плиточный завод». 

В ИК-3 трудятся в две смены: дневную, с 8:30 до 17:00, и вечернюю – с 17:30 до 22:00. В ночную, по словам Дмитрия, выходит только «специальный отряд». В него входят осужденные, которые отвечают как раз за цех деревообработки. Как и в ИК-2, в витебской колонии были осужденные, которые «принимали заказы на работу» от сотрудников администрации: «Для майора Константина Печень, который уже вышел на пенсию, сделали беседку – он постоянно ходил, контролировал этот процесс. Печень проработал в этой колонии 20 лет, поэтому провожали его с фейерверком. 

Начальник колонии, полковник Алексей Старовойтов, «заказал» себе кровать – ему ее тоже сделали. Люде или Любе из бухгалтерии просто доски бесплатно отдали. Такие истории происходили постоянно». Как и в бобруйской колонии, говорит Дмитрий, за подобные «услуги» заключенным смягчали режим содержания. 

Тем, кто кроватей для начальников не мастерил, поблажек не делали: «Я сидел с парнем – он хороший специалист, до колонии работал в сфере деревообработки. Как-то во время работы на очень старом станке его перчатку зажевало, а вместе с ней и палец. Администрация вызвала скорую, потом сотрудники попросили его написать бумажку, что травма была получена по его вине, а не потому что техника неисправна. Через месяц этот парень снова начал работать на производстве, уже без пальца». 

В 2021-м к Дмитрию начали подселять и политзаключенных – с ними в тюрьмах часто обращаются хуже всего.

«Будет стоять убийца и политический с желтой биркой (она означает, что заключенный якобы «склонен к экстремистской и иной деструктивной деятельности» – Прим. KYKY). У обоих расстегнута пуговица на робе – сотрудник колонии сразу же подойдет к политзаключенному. И, скорее всего, составит на него акт за нарушение. После первого нарушения дают выговор, после второго – еще один выговор или лишение длительного свидания. Именно поэтому у политзеков там мало встреч с родными, нет созвонов в скайпе и других вещей, которых хватает у «обычных» заключенных. Их просто всего лишают за расстегнутую пуговицу, секундное опоздание на зарядку или за то, что ничего не делал на рабочем месте, когда работы и не было».

Ну и последнее: за работу заключенным в ИК-3 платят такие же смешные суммы. «Заключенные в колониях – это дешевая рабочая сила. В ИК-3, когда я там был, содержалось около трех с половиной тысяч людей. Большинство из них получали в месяц меньше одного беларуского рубля». 

После выхода на свободу проблемы не заканчиваются

Дмитрий говорит, что в августе 2020-го руководство колонии вдруг начало считать его бунтарём: «13 августа 2020-го меня отправили в ШИЗО. Сказали, что я дестабилизирую обстановку в колонии, склоняю заключенных к бунту. Это случилось из-за того, что я рассказывал сокамерникам, что прочитал в газете «Новы час», которую на тот момент еще можно было выписывать в колонию. 

Освободился я в сентябре 2021-го. До выхода на свободу надо мной состоялся еще один суд, его провели в колонии, по скайпу. В итоге мне дали еще год превентивного надзора за то, что я якобы злостно нарушал установленный режим содержания и агрессивно настроен против политической системы РБ. Так что еще год я должен дома быть с 22:00 до 06:00 каждый день, каждый вторник отмечаться у инспектора и не посещать баров, ресторанов и массовых мероприятий. 

Когда еще был в колонии, я развелся с женой и она подала на алименты. Часть денег тоже считывали из зарплаты, которую я получал в колонии – совсем мизерные суммы. То есть сначала администрация вычитывала средства за коммуналку, а уже потом отчисляла оставшиеся копейки бывшей жене. 

За последний год бывшая жена получила около 55 рублей – естественно, это далеко не вся сумма, которую я ей должен. И когда я освободился, мне пришел документ о том, что я должен погасить пеню. То есть колония вогнала меня в большой долг – и обжаловать это сейчас бесполезно. Надо каким-то образом выплачивать. 

Я могу официально устроиться на работу, но бывших заключенных никто не хочет трудоустраивать. Я лично пытался попасть на Гомельхлебпром комплектовщиком, в магазины никем осуждённых не берут. Насколько я знаю, многие освободившиеся работают только неофициально. Поэтому, как только надзор закончится, я планирую уехать из этой страны».