Я знала, что буду кремировать отца. Его последним желанием была просьба, чтобы его похоронили рядом с могилой бабушки. Но чтобы это сделать, нужно получить разрешение на захоронение – доказать его родство и право там «лежать». Этот процесс не простой, требует много сил и времени, а ездить с гробом, согласитесь, неудобно.

Домашний философ, с которым всегда есть о чем поговорить

Мы с отцом никогда не жили вместе. Мама ушла от него буквально через месяц после моего рождения. Он тогда жил в центре Минска, на проспекте Независимости – через дорогу от места, где сейчас кофейня «Зерно». Эту квартиру еще в Союзе дали дедушке, потому что он был заслуженным писателем – делал материалы про полярников. Папа постоянно закатывал вечеринки, дома всегда были какие-то люди и алкоголь.

Мама не смогла так жить. Когда мне было лет пять, она вышла замуж второй раз. Своего отчима я почти сразу начала называть папой, позже он меня удочерил. Родной отец скорее был близким дядей, с которым всегда весело – я никогда не приходила к нему «поплакаться на плече».

Мама не запрещала с ним общаться. Маленькой он часто забирал меня на выходные, мы проводили время вместе. Отец тогда занимался собаками. Если бы в то время существовала профессия, он бы стал отличным кинологом – умудрялся дрессировать даже взрослых собак. Он был удивительным человеком хотя бы потому, что никогда нигде, по сути, не работал, но у него всегда были деньги. Буквально год он продержался то ли редактором, то ли корректором в «Белгазете», еще меньше проработал в НИИ «Радиологии». Помню, в 80-х папа решил стать бизнесменом – и во время наших встреч я собирала расчески в коробки, которые потом продавались в киосках.

Папа был очень харизматичным, разбитным и популярным человеком. Стоило ему зайти в комнату, все сразу хотели говорить только с ним. Поэтому у него всегда были очень красивые, приличные и богатые женщины. Хотя папа общался только приказами (он никогда не просил), они покупались на его флер уверенности и псевдоинтеллектуальность. А он долгое время существовал за их счет. С женщиной, с которой он прожил дольше всего, у меня до сих пор теплые отношения. Даже бабушка отчима вспоминает отца как классного человека, который «не нашел себе места в жизни». Он и правда был интересным – домашний философ, с которым всегда есть о чем поговорить.

В мои 16 лет мы практически перестали общаться. Тогда пришло понимание, что человек ничего в мою жизнь не принес (мама не подавала на алименты, он нам никогда не помогал). То, что у него на тумбочке стояли мои фотографии, не означало, что он меня особо любил. Мы не общались десять лет. Он объявился, когда мне уже было 25. Я узнала, что отец съехал из дома на проспекте на другую квартиру в центре – она находится на верхнем этаже, из её окон виден Оперный театр. 

Отец не платил за квартиру огромное количество времени. Почему ему не отключали газ, электричество и отопление – одному богу известно. Долг по платежам был около трех тысяч долларов.

Ты волен жить так, как ты хочешь

Он постоянно пил, от него начали разбегаться его женщины – сложно долгое время жить в позиции рабыни. Начались проблемы со здоровьем. Но надо сказать, что отец не был каноничным алкоголиком. Он мог пить, не просыхая, полгода, а «завтра» решить передохнуть и перейти на кефир с картошкой. Правда, таких моментов было немного – сколько себя помню, он постоянно был на стакане. И его организм сгорел.

У папы был великолепный паразитирующий уровень приспособляемости к жизни. Он не мог находиться в одиночестве, хотел, чтобы за ним ухаживали. Начал буквально подбирать на улице бомжей – получал пенсию и наливал им, а они готовили и убирали за ним. Очень милые, позитивные люди.

Однажды отец напился до состояния, когда у него отказали ноги. Кто-то из его малоимущих друзей вызвал скорую. Я тоже приехала в больницу, и врач сказал мне, что могу не мучиться и сдать отца в дом престарелых (его бы выгнали сразу – он был немного буйный), и диагноз для направления в Новинки тоже есть.

Его могло бы содержать государство, но тогда и квартиру бы забрали. А мне она очень нравилась. Когда встал вопрос долгов по коммуналке, я сказала, что могу их оплатить, но только при условии, что папа перепишет квартиру на меня. Сначала он не соглашался.

Когда я первый раз завела эту тему, он пошутил, что как только квартира станет моей, я сама его убью.

Я тогда ему говорила: «Я давно могла это сделать – и квартира все равно досталась бы мне. Но меня слишком хорошо воспитали». Потом ситуация стала патовой, и он переписал квартиру – нужно было выплачивать долги.

После больницы я словила его в трезвом моменте и завела серьезный разговор. На вопрос: «Как ты хочешь дальше жить?» – он сказал, что хочет существовать так, как существовал. Я попыталась обрисовать картину его будущего: мол, в этом случае я не буду за тобой убирать, а твои женщины тоже не станут этого делать. Ты просто обрастешь фекалиями, и лучшее, что я смогу сделать – платить твоим друзьям-бомжам, чтобы они хоть немного следили за тобой. Я предложила другой вариант, где буду помогать, приведу квартиру в порядок, обновлю мебель. Но это означало, что он не сможет жить так, как он жил. Придется иногда вставать с дивана и мыть пол, ходить в туалет, а не мочиться в банку около кровати. Он сделал выбор и честно ответил: «Нет, меня всё устраивает».

Окей, ты волен жить так, как ты хочешь.

После нашего разговора отец немного взялся за себя – не лежал и пил, а ходил и пил. В нашей истории это был огромный прогресс. Я заскакивала к нему, чтобы забить холодильник. Спрашивала, что привезти вкусного, всегда накрывала для него новогодний стол. Однажды мы даже с подругой к нему зашли и неплохо посидели. С отцом все еще было о чем поговорить, я не относилась к нему, как к противному алкоголику.

Многие считают, что человека можно спасти, просто отобрав бутылку

Так прошло восемь лет. Постепенно квартира все больше превращалась в притон. Я стала заходить все реже – в последний год мы практически не общались, а потом он умер. И уже больше года я вожу его прах в урне в багажнике машины, потому что не успеваю договориться похоронить отца там, где он этого хотел. А я хочу выполнить его последнее желание.

Я была готова помочь отцу, но он отказался от помощи в здравом уме и трезвой памяти. Твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. Ты можешь положить жизнь на спасение человека, но тогда ты лишишь его личной свободы выбора.

Недавно знакомая рассказывала мне, как они с мамой уже лет двадцать спасают отца-алкоголика. Женщины, зачем вы это делаете?

Во-первых, вы не имеете права решать за другого. Во-вторых, если человек не хочет, проблема не решится и любые ваши старания будут бессмысленными.

Большинству наших женщин как будто нечем заняться, кроме спасения своего мужчины. Оно и понятно, для многих мужчина – эпицентр жизни. И когда мужчины нет, они неполноценны, а значит нужно продлить его существование как можно дольше. Плохенький, зато твой. Это модель нашего советского образа жизни.

Ещё многие считают, что можно спасти, просто отобрав бутылку, пряча водку от глаз. Но это не так работает. Алкоголизм – это заболевание, которое не вылечишь и капельницами.

Алкоголик должен прийти и попросить о помощи сам. Пока он бравый герой, который терроризирует семью, а его друзья ему аплодируют: «Молодец, отстоял свое право побухать», – ни о каком спасении речи быть не может. Таких нужно выгонять из квартиры или уходить от них самим. Дать им право жить, так как они хотят. Единственное, что может испугать алкоголика, – одиночество и переход на уровень жизни нищего. Но у многих женщин сразу появляется проблема, а куда идти? А когда ты им говоришь про бабушек, дальних тетушек и одиноких подруг, они отвечают про страх, что упадет их уровень жизни: «Там я была сама себе хозяйка, а тут буду на птичьих правах».

Мне страшно думать, насколько больное у нас общество, раз выбирая между решением проблемы террора и поиска квартиры, выбирают террор.

И последний, самый (якобы) важный аргумент: «Это наш папа/брат/сын, он без нас пропадет». Может, я слишком жестокая, давайте посмотрим на статистику – на одного спасенного алкоголика приходится сотни загубленных женских жизней, когда излечить не удалось, но вся семья пыталась. Вместо того, чтобы начать новый этап, мамы и жены кладут себя на крест спасения. Но это не эмпатия  – это самопожертвование, по которым видно, насколько наши женщины не любят себя.