Недавно моя двоюродная 17-летняя сестра вернулась домой пьяная. Она напилась впервые. Её мать, конечно, устроила взбучку, хотя при этом сказала, что лучше пусть та пьет вино, ни в коем случае не прикасается к наркотикам. Попросила, чтобы я с ней поговорил. Рассказал, каково это – ходить под следствием, думая, что тебя точно либо посадят, либо дадут «условное». Я отбрыкнулся, не в первый раз повторив, что не хочу вспоминать ничего из той паскудной осени. Я пытаюсь это забыть всеми силами. Но не получается. Неважно, сколько мне сейчас лет. Пусть будет разбежка от 21 до 25. И раз мне этого уже не забыть, то, может, эта история хоть кому-нибудь поможет.
Тогда мне было 17 лет. Вечная война, как пелось у Люмена. Весь мир у твоих ног. Я учился в не самом лучшем колледже. Там каждый второй был либо барыга, либо накурен. Курилка располагалась на противоположной стороне дороги. Иногда кто-то из администрации колледжа заходил туда, чтобы проверить паспорта. И если тебе не было 18, сильно ругали. Там же студенты порой внаглую курили траву. Ты ведь не думаешь о последствиях в таком возрасте. Для тебя не существует завтра – только рок-н-ролл. Это было такое место встреч, где каждую перемену скапливалось большое количество людей, а в воздухе стоял огромный смог. Дым, в основном, был от сигарет, но в него примешивался и другой, сладковатый запах. Мне не то чтобы было интересно, я этим не баловался. Другие же ходили даже на учебу такими, что жуть. Курили в основном спайс, поэтому были бледные-бледные, а глаза – стеклянные.
Однажды вечером я с друзьями пошел на концерт. Мы стояли на улице, ждали опаздывающих. Видим, что по лестнице поднимается ОМОН. Стандартный патруль, мы дальше общаемся. Слышим в спину: «Разошлись!» Ну, мы кто-куда начинаем быстрым шагом расходится. «Стоять!», – снова слышим в спину. Останавливаемся. Обыск и проверка документов.
И тут я вспоминаю, что оставшийся дома паспорт – не самая большая проблема. В кошельке уже пару дней как лежит забытый сверточек, которым угостили в курилке колледжа – «на попробовать». Когда очередь доходит до меня, руки неожиданно начинают дрожать. Хотя до этого никогда такого не было. Меня обыскивают, проверяют буквально каждый карман сумки, куртки и джинсов. Достаю кошелек, и даже отдаю в руки ОМОНовцу. Тот его быстро пролистал и отдал назад. Ничего не нашли. Но они обращают внимание на мои трясущиеся руки.
– Почему руки дрожат?
– Я вас просто очень боюсь.
– Почему?
– Не знаю.
Досматривают сигаретную пачку. Я тогда еще мусор из карманов не выкидывал, достают и его. Принюхиваются к фольге от сигарет, но, естественно, пусто.
– Слушай, я же вижу, что у тебя что-то есть. Отдай нам, и мы тебя отпустим. А если нет, повезем тебя в отделение. Мы имеем на это полное право, потому что у тебя нет с собой документов. Там тебе устроят полный досмотр.
– Точно отпустите?
– Точно.
Отдаю сверток, который мне вручил тот странный парень на курилке. Милиционер его разворачивает: «О-о-о, пацан, нет. С этим ты поедешь с нами». Я ничего не могу сказать. Внутри меня пустота, никаких мыслей и эмоций. Я смотрю на толпу своих друзей, которые стоят в метрах ста от нас. Они понимают, что пора идти на концерт. Один из них периодических оглядывается на меня, но ничего не может сделать. «Сам дурак».
Мне говорят, что я могу позвонить родителям, чтобы они знали, где меня искать. Я звоню маме.
– Мама, меня арестовали.
– Ты что, шутишь?
– Нет, мам, не шучу.
– Хватит издеваться! Такими вещами не шутят.
– Мама, я не шучу. Меня арестовали.
– Почему, за что?
– За наркотики… – в трубке на некоторое время повисло молчание.
– В каком ты отделении?
Я называю отделение, где меня искать. В голове по-прежнему пустота. Милиционеры сворачивают сверток назад, кладут мне в карман, ищут понятых. Спрашивают прохожих, те отговариваются, мол, дела и надо бежать. Но в итоге находят двух парней, которые согласились. Полчаса мы стоим на морозе, а их бобик все никак не приезжает. На меня надевают наручники, хоть я никуда не убегаю, и ведут к бобику пешком. Он стоит где-то в километре или двух от того перехода. Ты идешь в наручниках, на тебя смотрят люди, твои друзья на концерте. Тебе 17 лет.
Садимся в машину. Тут на меня начинают давить со всех сторон. Говорят, и что я сам продаю, и что я наркоман. А я будто где-то в другом месте, но не здесь. Не в бобике с милиционерами, которые пытаются меня сломать. Минимально слышу, что они говорят, но только краем уха.
Приезжаем в отделение. Заходим в комнату к милиционеру. Такой милый дядечка, немного полноватый. Мне говорят достать все на стол. Описывают, расспрашивают. Понятые разговорились с ОМОНовцем, который оформлял бумаги. А этот полный мужик произносит: «Только давай не будем говорить, что ты в первый раз взял попробовать». Я еле нахожу в себе силы, чтобы ответить: «Первый». И дальше укутываюсь в свой вакуум. Мне там хорошо. Он молчит и продолжает заполнять бумаги.
Приезжают родители. Привозят мне сигарет, потому что было неизвестно, как долго я буду там находиться. Мама осталась в машине. Папа подходит ко мне, отдает сигареты и говорит: «Все будет хорошо». Понятых отпустили. Как я узнаю позже, один из них подошел к моей маме, чтобы немного поговорить.
– Это вашего сына сейчас арестовали за наркотики?
– Да…
– Ну, его точно посадят. Там все доказательства есть. – И быстро свалил куда-то, а моя мама окончательно потерялась.
Парень, я не знаю, как тебя зовут. Я не знаю, кто ты и кем работаешь. Но знай одно: ты – сволочь.
Когда разобрались с бумагами, меня отвели в какой-то обезьянник – небольшое место за решеткой, куда свозят всех хулиганов, алкоголиков… и меня. Там сидела пьяная женщина, которая пырнула ножом своего мужа. Какой-то дед бомжеватого вида. И такой пацан, как я, которого тоже взяли за наркотики. Он ходил на футбол и решил нажиться на этом. Брал петрушку, нарезал ее мелко-мелко, высушивал, смешивал с сахаром и продавал на секторе. Поэтому был веселым, разве что ему не очень нравилось находиться в такой компании. Дальше нас вместе с этим пацаном повезли сдавать анализы. Когда все процедуры закончились, милиционер подбадривал отца, что, если что и будет, то максимум дадут условное, потому что я несовершеннолетний. Отпустили домой.
Утро. Я проснулся с радостной улыбкой. Думаю: ничего себе, какой дикий сон мне приснился. Как хорошо, что я дома. В теплой кровати. Рядом спит кошка, урчит. Встаю, одеваюсь и иду завтракать. По пути захожу в комнату родителей, чтобы сказать им: «Доброе утро». Смотрю на их лица и понимаю – ничего это мне не приснилось. Все это было на самом деле. Мозг отказывается в нее верить, но приходится. Следующие полгода я буду жить в омуте – и никак иначе. Я тонул, а меня, тонущего, вылавливали родители.
Первый адвокат. У адвокатов есть прекрасная черта: они отлично умеют болтать. Ты слушаешь их и снова хочется жить. Они говорят, чтобы ты им повиновался и никак иначе. Перечисляют свои дела, которые было сложно выиграть, но они выигрывали. Причем, делали они это лучше самого Шерлока Холмса. И все бы ничего, если бы все адвокаты были честны с теми, кого они защищают. Когда мама и папа сказали, что мы будем удовлетворены «условным», глаза «защитника» заметно оживились. Почему? Как оказалось, был ряд погрешностей, которые он заметил сразу и которые ломали дело (процедуру изъятия провели с серьезными нарушениями. И не факт, что до экспертизы дошло именно то, что принадлежало мне). Но нам об этом он не сказал. И мы, доверяя каждому слову, шли за ним. Даже тогда, когда он попросил выйти всех из кабинета, чтобы остаться наедине со следователем. Я не могу утверждать точно, но он вел дело так, что становилось понятно: он обеспечит мне «условное» осуждение, к удовлетворению всех сторон – вместо нарисовавшегося закрытия дела. Благо, мои родители заметили это и решили вовремя поменять адвоката.
Второй адвокат. Так же прекрасно умеет разговаривать, но говорит уже по делу. Прочитал материалы и сразу же сказал: «Так тут же и делать-то нечего». Но это если вкратце.
Проходили дни, недели, месяцы. Шли полгода ада неизвестности, которые сложно описать. А полгода ада, в котором пребывали мои родители, – вообще невозможно. Ты мечтаешь о рождестве в кругу семьи. Ты мечтаешь закутаться в одеяло, чтобы читать книги, комиксы или смотреть мультики. Ты мечтаешь снова начать учиться. Говоришь себе: если все это пройдет, то я вновь возьмусь за книги, и меня от них за уши не оттащишь. А еще забавно, что ты, подросток, среди таких же, как и ты, умных атеистов, внезапно начинаешь верить в бога. Тогда я поверил во Вселенную. Молил ее каждый день о втором шансе. Знаете, это так банально, как пел Егор Летов: «Не бывает атеистов в окопах под огнем». Так и тут. Ты ищешь кого-то сильнее тебя, который тебя защитит. Но на деле – ты просто дурак.
В один из дней мне просто позвонили и сказали приехать. Мы едем с адвокатом, который говорит, мол, ему что-то подсказывает, что сегодня должны закрыть дело. Приезжаем, мне выдают листок, я расписываюсь и не понимаю, что происходит. Папа с адвокатом говорят: «Всё, закончилось». Но я не верю. Я выхожу в коридор, и по-прежнему не верю. Приезжаю домой – и так же не верю. Неужели мне дали второй шанс?
Если это так, то его нельзя спустить в унитаз. Я забираю документы из колледжа. Заучиваю все предметы, сдаю ЦТ. Поступаю в университет. На приветственной речи декана я, как и раньше, не могу поверить, что это происходит со мной. Я правда поступил? Я был на дне в том колледже. Нагретое место, нулевое образование. А теперь все было слишком хорошо, и я чуть ли не вприпрыжку возвращался домой. Учился на одни десятки. Иногда выпивал с друзьями, но от наркотиков держался за километр. Старался минимизировать общение с теми, кто употреблял. Каждый раз, когда мне хоть что-то напоминало о том времени – внутри все съеживалось и хотелось убежать.
Прошел год после закрытия дела. Я дома играл на гитаре. Звонок.
– Здравствуйте. Не могли бы вы подъехать в РУВД?
Внутри все застонало. Снова позвонили адвокату и поехали туда. Оказывается, был указ переоткрыть все дела, связанные с наркотиками, за несколько лет. И тут до меня дошло: они так теперь всегда могут сделать? В любой момент, когда им только захочется, они могут снова и снова их открывать…?
Дело закрыли, по-моему, через месяц. Но для меня оно так и висит. Когда я вижу ОМОН, во мне все съеживается. Я не могу спать в поездах, потому что мне кажется, что кто-нибудь подсунет мне траву, чтобы перевести через границу. Я стал дрожать от любых досмотров. Моя жизнь превратилась в сплошную паранойю. Когда я вижу на часах, цифрах в городе, цифрах в интернете, цифрах на бумаге число 328 – мне становится плохо и хочется бежать.
Дом, университет, дом, университет. Я читал книги, учился, играл на гитаре. Паранойя – достала, дрожащие руки – достали, вечный страх – достал. Мне приходилось преодолевать эту фобию каждый день. Это вечно нагнетание самого себя. Когда ты засыпаешь и думаешь: завтра мне позвонят из РУВД – и вызовут на допрос? Я был мелким, но мог сесть по-взрослому. И когда ты задумываешься, сколько ребят сидит сейчас. Молодых, глупых, с мочой в голове. Но многие сели на гигантские сроки – и, проведя десяток лет за решеткой в таком нежном возрасте, выйдут другими людьми. И если это не изменится, если все так и останется – мы получим изуродованную ячейку общества. На них будут ставить крест все, кроме их мам, пап и лучших друзей. А получим мы ее лишь потому, что многим дают просто попробовать. Я уже не говорю об отсутствии вреда от марихуаны. Я говорю о поломанных судьбах. Таких же дураках, как и я.
Моей двоюродной сестре, а также всем остальным обитателям планеты Беларусь. Будьте внимательны друг к друг. А главное – держитесь подальше от наркотиков в нашей стране.