Понятно, что проблема изначально упирается в бюджет: для больницы обеспечить каждую мать кроватью и питанием – весьма дорогостоящее занятие. Многим родственникам пациентов приходиться просить врачей пустить их в палату, при этом проблемы питания и ночевки ложатся на плечи этих самых родственников. Тихо спишь на стуле рядом или пытаешься уместиться вместе с больным на одной кровати. Доедаешь столовскую кашу за ребенком или бегаешь в ближайший кафетерий, чтобы перехватить пирожок с капустой, пусть через пять дней от такой диеты и начинается гастрит. Многим приходится метаться между работой и палатой, потерять зарплату, а больничный лист никто не выдает.

Врачам в какой-то мере это даже на руку. Ведь очевидный факт – уделить внимание каждому пациенту невозможно. Поделился со мной один знакомый: «В Америке госпитализировали пожилую тетю. Ей требовался уход санитарки, она была лежачая. Так вот, она за свою жизнь по медстраховке заработала именно на личный медицинский персонал. Уход был обеспечен, и не было нужды прибегать родственникам, чтобы проследить, все ли хорошо». Наши реалии, увы, другие. Поэтому приходится приспосабливаться не только пациентам и родственникам, но и врачам. У каждого своя история, своя больница.

Рассказ Надежды Жук. «В палату заглядывает женщина и говорит: «Собираем деньги, в 6-ой палате умер мальчик»

Самый тяжелый больничный опыт – это онкологический центр в Боровлянах, куда я попала с шестимесячным сыном. Мы изначально приехали на компьютерную томографию (КТ). Я помню, как нас поселили в палату и первый вопрос, который мне задали мамы маленьких пациентов: «А вы сюда с чем попали?» Я ответила, что мы только на КТ и обратно домой. На что мне дан был безжалостный ответ: «Ну-ну, мы тоже сюда приехали восемь месяцев назад только кровь сдать на анализ».

Глядя в глаза матерей, я видела бесконечную усталость и поражение. У них жизнь стерта с лица. Нет ни радости, ни горя – ни одной эмоции. Нет другого выбора, как ничего не чувствовать. Детям запрещено выходить на улицу. Мамы часто срываются, могут крикнуть на ребенка, а потом ненавидят себя за слабость. Взрослые в больнице этой не живут, а доживают. Дети порой не знают другой жизни.

Жить месяцами, годами, видя, как медленно умирает твой ребенок, – это все-таки самое страшное, что может случиться. В палату заглядывает женщина и говорит: «Собираем деньги, в 6-ой палате умер мальчик». В этом вся суть жизни там. Когда Мише делали операцию (обнаружилось гнойное образование) – я не плакала. Семь часов ждала ответа от доктора (он в тот день оперировал не только моего сына): опухоль, не опухоль, операбельно или нет? Мысль, что я останусь здесь навсегда, парализовала. Диагноз рак не подтвердился.

Невозможно оставить ребенка одного в больнице, даже если он старше пяти лет

В феврале этого года Миша (ему уже шесть лет) попал в больницу с пневмонией. Лежали в отделении гастроэнтерологии (отделение переформировали на момент большого поступления детей с диагнозом пневмония). Температура поднимается до 40 градусов, ее сбивают, и через полчаса она ползет снова вверх. Ночью особенно страшно. Ты не спишь, постоянно проверяешь лоб: горит или нет? Дети, чьи родители оставлены на поруки медперсонала, становятся фактически твоими. Никто не заглядывает в палату проверить, как там детки, зная, что в ней есть взрослые. Так и мечешься между своим сыном и другим малышом.

Как оставить ребенка одного? Подросток еще может выползти из палаты и позвать медсестру, жалуясь на плохое самочувствие. Маленький ребенок же просто задохнется под одеялом в сильном жаре или рвоте. С нами в палате был мальчик, ровесник моего сына, он постоянно плакал ночами, скучая по маме. Мы жалели его, старались уделить внимание. Не все родители могут оставить работу и поселиться с ребенком в больнице.

Хорошо, что в больницах все это понимают, и никто тебя не выгоняет из палаты. Просто твое существование в ней – твои проблемы. Техничка выдает подушку и дополнительное постельное белье, туалет – в коридоре, еда в столовой только на ребенка, но обычно доедаешь ее ты, холодная еда детям, как правило, не по вкусу. Ночью дети то и дело шипят: «Мама, подвинься!», душно и невозможно выспаться. А матрасы и подушки – резиновые! Отделение-то гастро, тошнота и поносы тут – обычное дело. Спать на них ужасно холодно и громко - все скрипит.

Наши дети – очень храбрые. Это мы, родители, видим недостатки, постоянно брюзжим на отсутствие привычных мелочей.

Узкие кровати, короткие простыни, бесконечное кварцевание в палатах и влажная уборка. Ни присесть, ни отдохнуть или полежать-таки на больничной койке, увы, невозможно. Техничка то и дело кричит: «Нечего мне тут ходить и соплями разбрасывать!», и ты впихиваешь себя в это больничное пространство, с одной только мыслью – скорее бы выписаться. Я иногда сбегала из больницы домой, чтобы просто полежать пару часов.

А дети, они просто живут сегодняшним днем. Помогают малышам, которые оставлены были в больнице без родительского присмотра, устраивают междоусобные разборки, висят в интернете и поедают чипсы. Помню мальчишку одного лет четырнадцати. Как я узнала, у него недавно погиб отец. Мечтал стать милиционером. Ел всякую гадость, торчал в телефоне, я заставляла его читать книгу, принесенную бабушкой. Он не знал элементарных слов. Но при всем его невежестве был очень добрый. Присматривал за девочкой, она лежала без мамы, помогал ей, играл с ней, успокаивал после болезненных уколов и следил, чтобы она вовремя ходила на процедуры.

Самое тяжелое отделение – это то, где лежат пожилые люди. С невралгией, инсультами, склерозом. Нельзя оставить близкого человека одного. Но и условий при этом никаких. Нужно быть готовым к тому, что спать ты будешь на стуле. Что среди ночи ты будешь срываться и останавливать бабушку, которая резко решит куда-то убежать. Или что тебе придется уговаривать ее поесть, а она будет обижаться и уверять тебя, что пытаешься ее отравить. Нельзя сказать, что персонал в больницах не готов делать это за тебя. Наоборот, все очень вежливые и добрые. Помню, я потратила сорок минут, чтобы накормить бабушку. У медицинских работников нет столько времени, чтобы возиться с каждый пациентом, и это надо понимать.

История Михаила Голубева: «Медсестры думают, что в реанимации лежат глухие пациенты, и обсуждают при тебе интимные подробности личной жизни»

История эта – скорее исключение и не несет никакой обобщающей негативной характеристики медицинских работников. Просто однажды случилось вот так. С подозрением на инфаркт я попал в реанимацию одной из минских больниц. У меня забрали все личные вещи, включая телефон, и я не мог никому позвонить. Взять телефон у медсестер, чтобы позвонить близким и сообщить о болезни и намечающейся операции (хотя в итоге оказалось, что никакого инфаркта у меня не было) хотя бы на минуту не представлялось возможным. Они ссылались на вероятные сбои в работе аппаратуры.

Примечательно было еще то, что шкафы и столики с лекарствами стояли прямо в палате. Тут готовили инъекции, капельницы, и потому возле моей кровати был постоянный проходной двор медсестер. Забавно, в отделении реанимации, где я лежал, все медсестры почему-то думали, что работали в отделении для глухо-слепо-немых. И прямо в полный голос они с 7 утра до 10 вечера обсуждали между собой свои личные, семейные, интимные и физиологические проблемы, начиная от мужей и заканчивая прокладками, как будто находятся с глазу на глаз друг с другом без свидетелей. Это было просто удивительно. И даже как-то за них неловко. Закончив диалог о личных проблемах, одна медсестра уходила, другая приходила, и они вдвоем с оставшейся начинали не без сарказма обсуждать вышедшую девушку. Потом роли менялись, и такой круговорот сплетен друг о друге длился трое суток напролет. С одной стороны, забавно. Какое-никакое развлечение. С другой – вредно вникать в «бабский междусобойчик». Но мне некуда было деваться. Беруши не выдавали.

Иногда врачи добивали своим «черным» юмором. Например, когда через день умерла бабуля на соседней койке и в ту же минуту ей принесли еду, один молодой врач вдруг с огоньком в глазах произнес: «Не уносите, куснет по дороге!» Еще помню, один очень пожилой пациент упал с кровати и запутался в проводах измерительных приборов. Никто из соседей помочь не может – все подключены к анализирующим системам. Звать персонал было бесполезно – из ординаторской слышался шумный хохот. Все тот же молодой врач предложил медсестрам тянуть спички на предмет того, кто из них будет делать депиляцию пожилому пациенту в интимных местах накануне операции. В конце концов, пришлось крикнуть голосом, которым обычно кричат «браво!» в театре, дабы хоть кто-то поднял несчастного больного.

Побывав пациентом и посетителем в нескольких клиниках, я для себя вывел формулу солидарности больных

Если пациенты имеют схожий диагноз и предстоит тяжелая операция, то больные помогают друг другу, и нет нужды родственникам оставаться в палате и следить, чтобы все было в порядке. Все готовы принести лежачему воды, позвать санитарку и вообще выполнить любую бытовую просьбу, ибо вчера так же помогали им, или, напротив, завтра помогут, если операция еще не сделана.

Помню, однажды я лежал в больнице. В отделение поступил пациент из Грозного, уроженец Чеченской Республики. Первое время был несколько насторожен. Видимо, для него нахождение среди чужих (русские – беларусы, вряд ли он сильно различал) автоматически являлось стрессом и осознанием того, что ты здесь чужак. Когда ему сделали операцию на ноге, другие пациенты тут же стали ему помогать. Приносили воду, бегали в магазин за минералкой. Один из дедушек писал для него заявление, чтобы ему выделили костыли. В конце концов, чеченец (не помню его имени) в одной из бесед признался, что был поражен сложившейся в палате взаимовыручкой, он ожидал совершенно другого отношения, полагая, что никто не захочет общаться с иностранцем.

Совсем другая ситуация в клиниках, которые вроде бы занимаются одним направлением заболеваний, но степень болезни у каждого разная. Особенно это заметно в больницах, куда поступают пациенты с поражением сосудов головного мозга. У одних пациентов минимальные проблемы: микроинсульт, допустим. У других пациентов на соседней койке – запущенная ситуация. Помню, навещал близкого родственника, с которым, увы, не разрешали оставаться ночами, приходилось выслушивать жалобы однопалаточников. То он стонал по ночам, то «ходил под себя», капризничал. Он раздражал более бодрых пациентов, и заканчивалось это ненавистью, а порой и оскорблениями. Никто не понимал, что может оказаться однажды в подобной ситуации, и проявлять терпимость и сочувствие – обязанность человека. Горьким и обидным остается тот факт, что в минуты просветления родственник осознавал и сам испытывал неловкость за то, что мешал другим. Но разве он мог что-то поделать? К сожалению, из той больницы он так и не вышел. Умер.