«В Союзе было больше 250 миллионов человек, и всего двадцать могли попасть в сборную»

KYKY: В свои 18 лет вы попали в состав главной гандбольной команды Беларуси. Когда в принципе начали заниматься этим спортом?

Константин Шароваров: Все началось со школьной секции, когда мне было лет 13 – для местного гандбола это нормальный «заходной» возраст, за границей чуть раньше начинают. В то время самой престижной считалась сборная СССР, конечно, но до этого нужно было попасть в сборную Беларуси, сыграв всесоюзную школьную спартакиаду. Нас к ней хорошо подготовили: команда заняла третье место. После этого я поступил в Университет физической культуры, уже на первом курсе меня пригласили в «СКА» (Минск). Весна 1982 года – мой дебют в сильнейшей команде страны. Мне повезло застать ее золотой состав, вместе мы выиграли чемпионаты СССР, еврокубки, суперкубки – все. Кроме того, я выступал за юниорскую сборную СССР, с ней в 83-м и 85-м мы стали чемпионами мира. В 86-м году попал в основную сборную Союза. Вспоминая все это сейчас, я понимаю, что о таком можно только мечтать. Было очень сложно, просто представьте: сейчас в Беларуси приблизительно 10 миллионов человек, в России – 150 миллионов (приблизительно). В СССР же проживало более 250 миллионов, из которых всего двадцать человек могли попасть в сборную.

KYKY: На Олимпиаде в Сеуле сборная СССР получила золото. Чем олимпийские игры отличаются от других соревнований?

К.Ш.: Ничем. ­Это обычные соревнования, в которых просто участвует большее количество стран и разных видов спорта. И зрителей тоже больше. А еще между домами социалистических и капиталистических стран проведена проволока. В остальном все как обычно: завтрак, тренировка, отдых, тренировка – не очень много свободного времени. Понимание того, что твоя команда заслужила золото на Олимпиаде, пришло, когда она закончилась. Мы прилетели домой, нас встретили с цветами, постоянно обнимали – не могу словами передать то ощущение всеобщей радости от победы.

У меня была двойная радость: пока мы играли на Олимпиаде в Сеуле, в Гродно жена родила двойняшек.

Поэтому буквально на следующее утро после возвращения в Минск я поехал забирать супругу и детей из роддома. Приезжаю в аэропорт «Минск-1», билетов до Гродно нет. Мой брат, который работал милиционером, пообещал, что все решит, и куда-то ушел. Я же в своей спортивной форме занял последнее место в огромной очереди: у нас костюмы были цивильные, белые – издалека от официанта не отличить (улыбается). Брат вернулся со старшиной, тот попросил показать медаль, посмотрел на нее и ушел. Приходит обратно с начальником смены всего аэропорта, очень интересной женщиной. Она тоже посмотрела на медаль и сказала идти за ней. В итоге мы оказались в комнате стюардов. Все начали поздравлять, узнали, что лечу в роддом и на радостях речь пошла про «отметить», а у меня в сумке как раз шампанское лежало. Пока мы допивали вторую бутылку, на мой рейс заканчивалась посадка. Я начал переживать, но стюардессы уверили, что без меня самолет не улетит, не соврали: к гейту подъехал автобус и персонально доставил меня к самолету. Было очень приятно осознать, насколько люди ценят достижения. Если отбросить все, стоит признать, что Олимпиада – самый главный старт для спортсмена, который он может выиграть буквально один раз в жизни – хотя бы потому, что случается он всего раз в четыре года.

«Заграница» для мальчиков из СССР

KYKY: Вы рассказывали, что, выезжая с командой за границу, торговали советскими товарами. Какие иностранцам нравились сувениры и как вообще советские спортсмены занимались продажей?

К.Ш.: Да, было и такое. В начале 80-х деньги за игры платили небольшие, приходилось выкручиваться. В основном, возили икру, самовары, ложки – много из СССР не могли вывезти, потому что на таможне был очень строгий контроль. Домой тоже не привозили лишнего, понимали, что за контрабанду и посадить могут – про валюту я вообще молчу.

Как торговали? Заходили в самые простые частные магазины и показывали, что есть. Вообще, в то время мы, люди СССР, были иностранцам в диковинку: сотрудники отеля просто приходили смотреть на нас. В Тунисе была смешная ситуация: зашла горничная, мы ей показали матрешку, которая из шести штук складывалась. Шокированная увиденным, она сгребла всех матрешек в кучу и убежала. Вернулась с коллегами, и спросила: «Мама, папа есть?». Мы вообще не поняли, о чем речь, она догадалась и показала на матрешки. Никто же не знал даже английского языка, не говоря о других, но языкового барьера никогда не было, хватало слова change.

В Финляндии очень ценилась водка, так как в той стране действовал «сухой закон». Не то, чтобы финнам пить не разрешали, просто крепкий алкоголь дорого стоил: 30-40 долларов за бутылку против наших 3-4 долларов. Помню, ехали мы в Хельсинки на поезде в вагоне купе. Везли с собой большую матрешку, в которой вместо кукол была большая бутылка водки. Стояла эта матрешка на самом видном месте. Заходит таможенник с проверкой, все посчитал и заметил этот «сувенир», открывает – видит «сюрприз». Повезло, что сотрудник с чувством юмора попался: спросил, нет ли больше спиртного выше нормы, и ушел со словами: «За сообразительность оставляю бутылку вам».

KYKY: С вами же наверняка ездили люди из КГБ – как они реагировали на товарно-рыночные отношения?

К.Ш.: С нами они постоянно ездили и наверняка об этом все знали, но никогда ничего не говорили. С другой стороны, мы же не делали ничего криминального, валютой не торговали. Думаю, они и сами тоже продавали что-то – это ведь такие же люди, как и мы. Кстати, нам постоянно нормальные ребята попадались. Не знаю, правда, что они в своих отчетах писали, но проблем никогда ни у кого после поездок не было.

KYKY: Что было главное в заграничных поездках: игра или возможность увидеть капиталистические страны?

К.Ш.: Впервые я, 18-летний парень, выехал за границу в 1982 году – это был шок. По-другому объяснить, что я почувствовал, посмотрев на Париж, Милан – нельзя. Чаще всего ездили в ФРГ – те машины, дороги, которые я увидел в этой стране после СССРовских, в прямом смысле «убили». Мы поняли, что у «этих» людей есть буквально все, а в твоей стране – нет ничего: можно, конечно, подсуетиться и найти что-нибудь у спекулянтов, но времени и желания – нет. Многое хотелось привезти домой, но денег не было (поэтому, к слову, и продавали свое).

Помню, как зашел в магазин Levi's и увидел джинсы за 50 долларов – и мысли не было, чтобы их купить. Все знали, что в СССР вообще никаких нет, так что и без бренда брали и с удовольствием носили: джинсы и джинсы, никто не разбирался.

Потом, в 90-х, наша команда вышла на пик популярности. В немецких газетах, например, писали о том, что все лиги ФРГ, а их там было больше десяти, безапелляционно хотят играть всего с двумя командами: сборной СССР и нашей СКА. Нас же отправили на тогда очень престижные Goodwill Games в Америку, перед отправкой в которую прочитали серьезную лекцию. Мы играли в Сиэтле и Портленде. Благодаря такому успеху начались коммерческие поездки: министерство спорта платило нам за победы. Бывало, и валюту давали, за которую мы потом в ведомостях расписывались. Время было хорошее, но романтика без ложек и самоваров потерялась. В общем, впечатления в поездках были сумасшедшие, но во главе угла всегда стоял спорт, потому что жизнь напрямую зависела от того, как долго ты будешь в сборной – это давало тебе огромное количество плюсов. Для сравнения: придя в СКА, я получал где-то рублей сто, а попав в сборную, приносил домой 350 рублей. Нам всегда говорили: «Выигрывайте – и все будет». И мы выигрывали, знали, что на пьедестале есть всего одно место – первое, даже второму месту Минспорта было не особо радовалось. Так что все стремились к еще большим успехам, постоянно тренировались, настраивались на игру. А «ложки» – это второстепенное.

Конец карьеры спортсмена

KYKY: У вас была серьезная травма, из-за которой вы не поехали на вторую Олимпиаду, но карьеру спортсмена не закончили. Где вас оперировали?

К.Ш.: До травмы у меня была другая, не менее серьезная проблема: на пятке рос шип, поэтому я делал уколы. Насколько могу судить теперь, инъекции были импортные. Никто не заставлял это делать, я осознанно колол их, хотя стоит признать: в СССР никто и не спрашивал. Так вот, во многом из-за этих уколов у меня случился разрыв ахиллова сухожилия. Дело было в Финляндии в 1989-м году, на тренировке перед игрой. Меня сразу же отвезли в больницу – финны настолько качественно все сделали, что уже на следующее утро после операции я вместе с командой отправился домой. Был в гипсе шесть недель, через четыре месяца начал тренироваться. Ровно через год на той же ноге я уже не разорвал, а надорвал ахилл.

Травма произошла дома, в СССР. Поехали к местным врачам, они отказались оперировать после финнов. За счет Минспорта меня отвезли на операцию в частную клинику Барселоны.

Врачи пересадили часть моей же мышцы на разрыв – говорили, что вероятность приживления нулевая. Тогда я понял, что на Олимпиаду не поеду. Полгода ходил в гипсе, не тренировался, сидел дома с детьми. Это до появления жены и детей было хобби: любил музыку, слушал пластинки на своей крутой вертушке (сейчас с нее лишь изредка пыль смахиваю). Потом появились дети, а я – постоянно в разъездах: с одних сборов сразу на другие. А тут полгода провел с сыновьями.

Потом начался период восстановления. Мне было тридцать лет, все говорили: «Вторая травма, это «всё» для спорта». Я не сдался, решил, что хочу попробовать и проиграл в гандбол еще десять лет. В 1995 году вместе со сборной Беларуси мы играли на чемпионате мира. После этого я вместе с семьей уехал из страны играть за иностранные клубы. Три года отдал Израилю, пять лет – Швеции. В жизни часто приходится доказывать, что ты «можешь». А мне кажется, главное – доказать это самому себе: только так ты будешь двигаться вперед. Моя карьера спортсмена закончилась, так сказать, сама собой – после того, как со шведами подошел к концу контракт, его не стали продлевать, и я уехал обратно в Беларусь. Ни о чем не сожалею, иногда, когда сейчас смотрю лигу чемпионов или другой большой спорт, думаю: «Неужели я во всем этом участвовал?» Я могу назвать себя счастливым человеком: у меня есть семья, работа, которая мне нравится. Мне кажется, я на своем месте.

KYKY: После вы были тренером сборной Беларуси, а сейчас работаете с женской командой «БНТУ-Белаз». Есть разница в женском и мужском спорте?

К.Ш.: Первое и основное отличие – на физическом уровне девушки не такие быстрые и сильные, как парни. В остальном они такие же прекрасные, профессиональные игроки. Стеснение и у меня, и у девочек уже прошло, все абсолютно спокойно говорят мне о своих личных проблемах, мы их по возможности вместе решаем. Команда – это вторая рабочая семья. Хотя есть их личные моменты, от которых меня берегут (улыбается).

«Часто воюю с девчонками, когда они активничают в соцсетях»

KYKY: Вы тренируете молодых девушек и при этом не зарегистрированы ни в одной социальной сети. Это не мешает работе?

К.Ш.: У меня никогда и не было социальных сетей, телефон мобильный даже показывать не стану, еще засмеете (смеётся). Хотя, когда в СНГ только начали появляться мобильники и все гнались за крутыми моделями, я тоже впал в этот ажиотаж. Мой первый телефон – слайдер. Потом поменял его на другой, вот с ним уже лет десять и хожу, работает – идеально, только шлейф иногда летит. Собственно, после покупки второго телефона я успокоился – настолько, что когда появились соцсети, мне было просто не интересно. Работе это абсолютно не мешает: на сайте клуба есть мои контактные данные, кому будет надо – найдет и позвонит. А с девочками из команды я и так каждый день вижусь, если приду еще в их интернет, будет чересчур (улыбается). А они постоянно в телефонах – до, после тренировки, во время обеда. Мы это стараемся запрещать: ты пришел тренироваться, должен быть настроен на работу, а не на телефон. Я думаю, это в какой-то степени современная болезнь – проводить значительную часть своего времени в телефоне. 

Знаю, что есть соцсети, мессенджеры, лайфхаки, хэштеги, что Telegram в России запретили – не надо думать, что человек выпадает из жизни, если смотрит новости по телевизору.

Да, узнаю обо всем чуть позже, но не вижу в этом ничего страшного. Хотя, вот недавно я рассказывал своему окружению «с интернетом» про приход Марадоны в беларуский футбол, они ничего не знали.

Телефон я использую по прямому назначению, но все равно не люблю разговаривать долго. Мне больше нравится живая беседа, ведь когда ты видишь собеседника, эмоции совершенно другие. А что в переписках? Ничего. Поэтому часто воюю со своими девчонками, особенно, когда они активничают в соцсетях.

KYKY: Девушкам из команды нельзя постить фото в сеть? Как вы их тогда отслеживаете?

К.Ш.: Можно, но надо знать время и место. Все же понимают, что есть праздники, выходные, равно как и подготовка к соревнованиям. Поэтому наш директор постоянно отсматривает их страницы. Конечно, иногда приходится с ними проводить беседы насчет их фото в сети.

KYKY: Но вы же не отрицаете будущее, нет мыслей, что интернет надо запретить?

К.Ш.: Нет. Вы поймите, я – человек советской закалки. Мне трудно понять желание людей демонстрировать свою личную жизнь. Это больше для молодых. Но я понимаю, что время идет, и точно не отношусь к социальным сетям с негативом.