Когда мир свалился в депрессию, и причём тут капитализм

KYKY: В книге «Потерянные связи: причины депрессии и неожиданные решения» автор Йохан Хари спорит с биологизацией депрессии. Он говорит, что причину расстройства нужно искать не в природе, а в обществе. Так как понять депрессию?

Андрей Горных: На мой взгляд, критика биологизма – ключевой момент в понимании депрессии. В медицине депрессию обычно трактуют как болезнь – как ангину, например. Значит, как у любого заболевания, у нее есть причины: ангину вызывает вирус, а депрессию – дисбаланс нейромедиаторов. Чтобы вылечиться, нужно устранить дисбаланс препаратами. Конечно, при капитализме никто не откажется избавить человека от апатии, продавая ему таблетки. Но если посмотреть глубже, то речь идет не просто о создании целого рынка лекарств, но о производстве «новых людей», если так можно выразиться. Капитализму нужны вменяемые экономические агенты – это условие эффективности системы.

KYKY: Связь капитализма и антидепрессантов понятна. Но как капитализм связан с депрессией?

Андрей: Человек – это больное животное. Начиная с Ницше, этот тезис прочно вошел в круг гуманитарных дискуссий. Человек рвет «пуповину» с телом матери-природы (с миром инстинкта) и оказывается перед неопределенным будущим. Отсюда его фундаментальная тревога перед свободой (это одна из ключевых тем экзистенциализма). По сути, тревога и ее депрессивные эффекты естественны для человека. И ненормальным выглядит скорее то, что мы тревожимся по поводу наших тревог.

С другой стороны, Фрейд показал, что разрыв «пуповины» с природой – не доисторическое, полумистическое событие, а травматический опыт, который происходит с каждым. Отделение младенца от матери (начиная с отнятия от груди) приводит к тому, что он теряет свой изначальный объект желания. Ведь первое время мать для ребенка – абсолютное любящее существо, которое дает для него всё, что нужно. Это «всё» человек и теряет. Но теряет для того, чтобы пытаться обрести снова и снова – то есть, для того, чтобы стать человеком (или, в терминах психоанализа, субъектом желания). И пусть попытки эти в разной степени безрезультатны, но именно эта безрезультатность и порождает в качестве «побочного эффекта» великую иллюзию культуры (любовь, искусство и т.п.).

Фрейд писал, что печаль – это состояние, когда мы утратили любимый объект: родственника или что-то более абстрактное, например, Родину. А меланхолия или крайняя степень депрессии – это когда было утрачено нечто в высшей степени ценное, но что именно – мы не понимаем. Иными словами, у депрессии нет объекта, поэтому она может принимать такие затяжные и опасные формы.

Тема депрессии, на мой взгляд, не случайно стала предметом активных обсуждений со времен Фрейда. Вторая половина 19 века – время, когда человек окончательно освобождается от «пестрых пут» личных зависимостей (классическую формулировку этого тезиса мы встречаем уже в манифесте Маркса и Энгельса 1848 года).

В традиционном обществе человек был привязан к своим «естественным повелителям»: дети – к родителям, жена – к мужу, крестьянин – к феодалу. Капитализм освобождает людей от всех личных зависимостей, оставляя между ними формальные, юридические отношения. Но человек обособляется и от любых социальных общностей, а общество становится фрагментарным. Утрачиваются живые связи с другими людьми, и мы погружаемся в капиталистическую меланхолию. А вместо поисков этого утраченного «объекта» наше внимание переключается на поиск причины депрессии в нас самих. Это можно было бы назвать капиталистической идеологией депрессии. Капитализм обвиняет индивида в его же депрессивности: «Эй, что с тобой, чего ты скис? Ты же должен быть успешным, звездой! Делай с собой что-нибудь! Купи у меня таблетки!».

Хочешь миллион лайков? Расскажи всем о своей депрессии

KYKY: Но почему именно сейчас о депрессии начали говорить так много и часто?

Андрей: Мишель Фуко объяснял такую внезапную говорливость определенным историческим запросом власти. Например, культура исповеди возникла тогда, когда появился запрос на управляемого, вменяемого человека, который в исповедальных рассказах сам предоставит власти инструменты господства над собой.

Что сегодня побуждает нас «исповедоваться» о депрессии? Раньше эта тема была скорее предметом стыдливого сокрытия – «ничего, ничего, со мной все нормально». Фуко говорит: чтобы понять это, нужно анализировать социальные дискурсы эпохи, а не искать причину в самом индивиде. Сегодня можно проанализировать рекламу – и вы приблизитесь к пониманию того, почему вы говорите о себе так, а не иначе.

Существует два фундаментальных месседжа относительно депрессии. Ты должен либо купить облегчение в виде медпрепаратов, либо попытаться вылечить себя «изнутри» с помощью когнитивной терапии, например. Скрытая часть этого сообщения заключается в том, чтобы индивид даже не пытался искать возможные решения в других местах – в системе социальных отношений, например.

Медицинские практики пересекаются с идеологическими фантазиями. Врач, например, говорит: «Чтобы излечиться, достигни гормонального баланса!» В свою очередь СМИ заявляют: «Если ты не достаточно счастлив, увлажни кожу кремом, помой волосы шампунем, не дай кутикуле шелушиться». В основе этих месседжей – один и тот же фантазм счастья или здоровья как идеальной, цельной оболочки, отделяющей человека от опасного внешнего мира.

KYKY: В Instagram есть блогеры с сотнями тысяч подписчиков, которые рассказывают про свою депрессию и зарабатывают тысячи долларов на рекламе. Почему это вообще возможно?

Андрей: В психоанализе есть понятие «бегство в болезнь». Когда человек не может заинтересовать других людей своими качествами и достижениями, болезненно начинает ощущать нехватку любви и внимания – он «заболевает». И речь здесь идет не только о симуляции. Если человек оказывается в фокусе внимания, его ценность в глазах окружающих резко вырастает.

Сегодня люди пытаются выделиться чем только можно и нельзя. Уже никого не удивить экстравагантной одеждой, прической или признаниями изящных сексуальных девиаций. Теперь в ход идут болезни – депрессия как модный и недорогой аксессуар сезона осень-зима.

Вообще, как сами эти болезни, так и страхи этих болезней могут быть поняты как социальный симптом. Помните панику по поводу эпидемии вируса эболы? Где этот вирус сейчас? Вероятно, в том же месте, где и Swine influenza, и прочие гриппы – птичьи, козьи. В отработанном идеологическом воображаемом.

Нет, вирусы, разумеется, существуют и наверняка переживут нас с вами. Но когда я был в США в 2014-м там как раз бушевала фобия по поводу эболы: люди ходили в латексных перчатках, рядом с дверными ручками на стене были прикручены спреи для мгновенной дезинфекции рук. Тактильных контактов между людьми вообще старались избегать. Не было ли всё это идеологическим ритуалом, лишь частично мотивированным медицински? Может, он был направлен на рационализацию нашей тревоги от контактов с внешним миром вообще и особенно с людьми?

Если человек, как мы говорили, предстает в медиа как идеальная оболочка («внешность»), оберегающая некий внутренний баланс, то внешний мир и, прежде всего, другие люди – это постоянный источник смутной опасности. А вирусы – лишь рационализация нашего избегания внешнего мира. Это попытка уклониться от вменяемой нам вины – «я не подаю тебе руку, но дело не во мне, не в моих фобиях, а в твоей руке – она заразна». Возможно, в этом контексте, депрессия – это очередной медийный вирус, который живет сезон. Ну, или максимум год.

Как жизнь потеряла смысл, а мы и не заметили

KYKY: Действительно, сейчас уже появился тренд на биполярку.

Андрей: Ну, то, что у современного человека мир рассыпается на отдельные картинки, а мы погружаемся в шизофрению, – это тема более фундаментальная, чем депрессия.

Разумеется, мы сейчас говорим про культурную шизофрению. Такая «шизофрения» – не столько болезнь, сколько способ остаться вменяемыми при позднем капитализме. Антоним такой шизофрении – это повествовательная связность, историческая последовательность или, одним словом, История. Шизофрения – это такой распад личности, когда она закупоривается в моменте настоящего. И отныне существует, перескакивая из одного настоящего в другое.

Ну а современный потребитель – это типичный культурный шизофреник, который закодирован на восприятие очередной новинки как на «окончательное решение» своих проблем. Хотя до этого было сто схожих решений, и ни одно не сработало. Но почти религиозная вера в «новинку» и в волшебные свойства товара – это способ пребывания в вечном настоящем потребления. Вспомнить хотя бы все эти приспособления для накачивания пресса, которые «наконец-то», «без усилий», «недорого» позволят вам покончить с проблемной зоной вашей внешности. То есть вы как бы станете идеальной оболочкой и этим решите все свои проблемы вообще.

KYKY: Знаете, эта мысль не снижает тревогу, а будто ее только увеличивает. Что можно делать, чтобы ужиться с этой правдой?

Андрей:  Прежде всего, посмотреть правде в ее веснушчатое лицо. Для этого можно задать себе два вопроса. Первый: является ли моя жизнь историей? Существуют ли в ней некие точки кульминации, к которым я последовательно стремлюсь? Есть ли у меня жизненный или хотя бы долговременный проект, который придавал бы моему существованию измерение свободы и риска? Или это повторение унылого круга существования: офис, фастфуд, Youtube?

И второй вопрос – является ли моя жизнь частью более общей, коллективной истории? Ведь изначально человек жил именно внутри Истории. Например, так называемый «примитивный» человек – все предметы и события в мире для него были взаимосвязаны и соотнесены с жизнью группы в рамках Мифа. Религиозный человек живет внутри Божественной Книги Бытия. Это такая история Спасения, органической частью которой становится жизнь любого верующего.

История – это не только упорядоченное прошлое, но и общая перспектива для общества. В живописи, например, система прямой перспективы задается прежде всего точкой схода на линии горизонта. В ней сходятся параллельные линии. Это позволяет построить связную картину, в которой все предметы пропорциональны друг другу. Если использовать эту метафору, капитализм сегодня предстаёт как бесперспективное общество. Нет никакой, даже гипотетической, утопической точки схода – всё рассыпается на бессвязные «картинки». И наша захваченность пролистыванием виртуальных изображений – это лишь верхушка айсберга, массовое проявление фрагментации общества.

Поэтому необходимый первый шаг – осознание положения вещей. Но этим нельзя ограничиваться. Фрейд полагал, что если он правильно интерпретирует симптом и сообщит об этом пациенту, то патология исчезнет. Но выяснилось, что если улучшение и наступает, то зачастую оно временное. Необходимо, чтобы пациент сам поверил в интерпретацию и снова прожил, прошел «насквозь» тот травматический опыт, который послужил основанием симптома.

Мы можем начитаться умных книг и даже поверить в то, что, например, фрагментация общества – это важный источник современной депрессии. Но в своей повседневной жизни продолжать совершать ритуалы потребления как ни в чем не бывало. Или мы можем сто раз соглашаться с тем, что «не в деньгах счастье», и даже проникнуться верой в то, что «деньги – источник всех зол». Но нашу практическую веру (это термин Славоя Жижека) в деньги это никак не поколеблет. И в повседневности мы продолжим вести себя так, как если бы деньги на самом деле раскрывали магические свойства товаров, которые единственно могут сделать нас счастливыми.

Наша религия – новый айфон и успешный успех

KYKY: Где точка в рефлексии про деньги? Всем нам нужно прийти к осознанию, что деньги – ничто?

Андрей: Нет, деньги это, конечно, нечто. В том-то и дело, что рефлексия – необходимая вещь, но ее недостаточно. Нужна иная система практической веры. Например, в качестве элемента такой системы – нужно всем отказаться от кредитов. Не брать кредитов, таким же естественным образом, каким мы не берем в руки какую-нибудь грязь под ногами.

Я понимаю, что это звучит странно и даже дико. Оторванные от земных реалий фантазии гуманитария. Ведь кредиты – это смазка всей экономической машины, первостепенный фактор экономического роста, воздух предпринимательства. Я и сам брал кредиты, они помогали в трудных ситуациях, хотя и делали другие ситуации еще труднее. Вопрос в самом принципе кредита. Да, с одной стороны банковские деньги играют роль универсальной энергии современного общества. Они стимулируют предпринимательскую активность, заставляют людей шевелиться. Но что, если это не позитивное ядро экономики и всей жизни? Я имею в виду, прежде всего, систему потребительских кредитов – когда люди берут кредит, чтобы купить новый iPhone или слетать к морю. Раньше людей заставляла брать кредиты крайняя нужда, пусть и организуемая искусственно. Когда человеку не хватает именно тех денег, которых у него нет. Вот это измерение современной капиталистической тревоги, связанное с утратой чувства меры, сегодня совершенно заслоняется медикализацией темы тревоги и депрессии.

KYKY: Еще говорят, что с депрессией могут помочь близкие. То есть, чтобы вылечиться, нужно восстанавливать личную зависимость от других людей?

Андрей: Вы сформулировали хороший парадокс. Но, конечно, зависимость не в феодальном или патриархальном плане. Зависимость от другого человека – терапевтична, но, как и всё остальное, в меру. Отношения помогают. И не нужно самозабвенно копаться в себе, вглядываться в ту бездну, которая может начать вглядываться в тебя. Еще Ницше настаивал на том, что радостная, активная открытость внешнему миру – первое противоядие против декаданса (читай: депрессии). Полезны, если можно так выразиться, коллективные практики и проекты, которые, к сожалению, все больше симулируются культурой корпоративов, тимбилдингов.

KYKY: Но это противоречит идее, что лучше быть одиночкой, чем зависимым от отношений.

Андрей: Какой работник нужен капитализму? Такой, которого не будут отвлекать от повышения эффективности путы личных зависимостей. Тем более, что сейчас ты легко можешь прожить совершенно один: жену заменит стиральная машинка, ресторан и короткие романы, детей – банковский счет на старости. Появляются книги-манифесты позитивного образа одиночества типа «Жизнь соло. Новая социальная реальность» Кляйненберга.

Фундаментальное идеологическое послание сегодня: «Будь самим собой! Будь свободен!». Но человек – существо фантастически зависимое от мира других. Капитализм пытается замаскировать эту зависимость, внушить человеку абсолютно деструктивную мысль, что он может жить сам по себе, что он сам определяет себя – этим, собственно, и распахиваются широкие врата в депрессию.

Конечно, не хочется думать о себе как о какой-то марионетке. Но мы и есть культурные марионетки. Ниточки, за которые нас дергают, – язык, культура, традиции. Осознание форм и степеней этой зависимости – наш шанс на ту великую иллюзию, которая зовется свободой. В конце концов, не нужно брать всё на себя – зачем тянуть лишнее?

Примечание редакции: этим интервью мы не пропагандируем коммунистические или вообще какие-либо идеи. Цель текста – лишь попробовать понять, где мы оказались и чем всё это закончится.