За последние три года беларусы сильно изменились. Теперь принято думать, что после 2020-го уровень доверия к провластным институтам, таким как МВД и другие , неизбежно падает, но судить однозначно нельзя. Так, если верить исследованиям, в 2021-м милиции доверял 41% беларусов, уже в 2022-м — 46%. 

Помимо репрессий, преследований и несправедливых судов в стране сохраняются преступления и правонарушения, никак не связанные с политикой. СМИ чуть ли не каждый день пишут о беларусах, которых обманула турфима или мошенники, мы читаем про классическое — «в нетрезвом виде: избил/ограбил/разрушил», порой видим ролики в соцсетях, как посетители беларуских заведений ведут себя неадекватно, условно, могут разгромить витрину или наорать на бармена. 

И тут встает вопрос, что делать в ситуациях, когда ты не можешь помочь себе сам и нуждаешься в защите: звонить в беларускую милицию или нет? KYKY поговорил с беларусами, у которых от этого выбора зависела личная безопасность и сохранность кошелька. А заодно узнал мнение адвоката (справедливости ради добавим, что все герои этого текста прямо сейчас находятся в РБ, кроме адвоката). 

В милицию звонить нужно. Мнение адвоката 

Когда мы набрали адвоката Марию Колесову-Гудилину, у нее не было сомнений, как ответить на вопрос — она уверена, что обращаться к милиционерам можно, и даже нужно. У Марии есть несколько аргументов, «почему» (а еще мини-инструкция, что ждет беларуса после подачи заявления). 

«Если у вас украли деньги, вас избили или обманули мошенники — нужно обязательно звонить в милицию. На то есть несколько важных причин. Сразу оговорка: мне не нравится рассуждать категорично и однозначно — это неправильный подход. Каждый кейс индивидуален, и, размышляя общо, мы неосторожно можем прийти к выводу, что обращения в милицию — это (сюрпрайз, сюрпрайз) легитимизация всех беларуских силовиков. Давайте по порядку. 

Если у вас появляется реальная проблема, например, украли телефон — надо идти в милицию. Во-первых, нужно зафиксировать факты. К тому же, бывают случаи, когда по мелким бытовым делам они что-то делают, то есть в теории могут даже найти ваш телефон.  

Второй фактор, который на мой взгляд очень важен — когда ты звонишь в милицию, отвлекаешь силовиков от репрессий. Мало кто думает про эту сторону медали, но попробуйте взглянуть на ситуацию с этой точки зрения. Допустим, вашу квартиру ограбили — сначала этим будет заниматься участковый. Это значит, у него будет меньше времени, чтобы ходить к людям, которые отбывают ограничение свободы, например. Получается, вы ограничиваете его ресурс. 

Чем чаще люди, условно, махают рукой, мол, да что они там сделают, тем охотнее в милиции забивают на бытовые дела.

Поэтому даже важно дергать милиционеров системно, обращаться из-за мелких правонарушений, несерьезных преступлений. В любом случае после участкового дело придется оформить следователю, он тоже потратит время — возможно, то самое время, за которое он не успеет оформить еще одно политическое дело. 

Важно понимать: если ты пойдешь в милицию, тебя тоже будут проверять — это факт, потому что ты — заявитель. В любом случае о тебе возьмут справку из управления по гражданству и миграции, проверят характеристику и наличие у тебя правонарушений в прошлом (их может и не быть), чтобы понять, что ты вообще за человек. И это нормальная практика, которая существовала и до 2020-го. Если вас привлекали к административной ответственности в 2020-м, в милиции об этом тоже могут спросить. Но это не значит, что после вопроса вас стопроцентно задержат. 

Тут, скорее, вопрос, как вы относитесь к безопасности. Когда я слышу истории, как человек приходит к силовикам, а у него в телефоне находят экстремистские подписки, если честно, хочется орать. Ну кто так делает? Живешь в Беларуси — ничего не храни в телефоне, это самое базовое правило, которое давно надо понять и принять. 

Мы не знаем, что они сделают, когда вы придете с заявлением, мы не гарантируем, что вы не останетесь сами виноваты, но как иначе предотвратить правонарушение? Формально от силовиков нужно требовать исполнения их прямых обязательств. При этом понимая, что проверять будут и тебя самого — и что в данном случае ты идешь на риск. В конечном счете, не оправдывая беларуских силовиков, я не вижу другого механизма. Его просто невозможно предложить прямо сейчас, нет альтернативы». 

Меня обманули мошенники. Реальный кейс беларуски, которая обратилась в милицию 

Наталья живет в Минске и надеется на перемены. Она ходила на протесты, но не стала ярой активисткой. Сейчас ведет обычную жизнь. Когда беларуска хотела переехать на новую квартиру, стала жертвой мошенника. И, как завещал адвокат, пошла в милицию. Что было дальше, Наталья рассказала KYKY. 

«Искала в интернете однушки до 250 долларов и наткнулась на заманчивое объявление. Квартира-студия за 185 долларов с новым ремонтом, еще и рядом с работой. Решила, надо брать, и написала по объявлению в телеграм. Владелец квартиры сказал, что сдает ее в первый раз, но сразу на длительный срок — жил бы сам, но уезжает в Россию. Уточнил, что сдать может и по договору, и без него, но есть нюанс — посмотреть квартиру прямо сейчас нельзя: якобы он на несколько дней уехал из Минска. Договорились, что он покажет мне все по возвращении, но для этого я должна оставить залог 200 рублей. Мотивировал он это тем, что спрос на квартиру огромный и он хочет быть уверен в моем заселении. Я перевела деньги. Были мысли, что дело пахнет жареным, но я их почему-то проигнорировала. 

На следующий день хозяин квартиры написал, что я должна забронировать ее через Букинг. Якобы он сотрудничает с сервисом и поэтому надо скинуть оставшуюся сумму туда — 300 рублей. Долго убеждал, что все безопасно, но я уже напряглась и начала гуглить. Первой ссылкой гугл выдал статью про мошеннические схемы через Букинг. Никаких денег я этому мужчине больше не скинула и мысленно попрощалась с теми, что уже перевела. Для галочки все-таки пошла писать заявление в милицию. Не рассчитывала, что мне помогут, но обращаться не боялась. Была в состоянии шока и отчаяния — хотелось сделать хоть что-то, хотя бы посмотреть, как милиция с такими делами работает.

Пришла в ближайшее отделение, меня встретили молодые парни. Рассказала, что наткнулась на мошенников, они никак не отреагировали. Начали спрашивать общую информацию: ФИО, дату и место рождения, где живу и кем работаю, номер телефона. Потом я начала описывать ситуацию, и они надо мной хихикали. Один прямо спросил: «Как ты вообще умудрилась на это повестись?». Я этот стеб пропустила мимо ушей и вообще чувствовала себя расслабленно: самое страшное уже случилось — деньги увели. Заявление написала, и мне сказали ждать звонка. Тут начался цирк.

Мне несколько раз звонили: уточняли информацию по заявлению, просили прислать скриншоты переписки и объявления. Через три недели вызвали на допрос. Я пришла и рассказала все заново. Еще раз показала скриншоты. Под конец разговора мы со следователем как-то разболтались: негатива или опасности от него не чувствовала.

Спросила, как такие дела расследуют и раскрывают ли их. Следователь похвастался, что таких мошенников они периодически ловят. 

Где-то спустя месяц мне опять позвонили. Сказали, что дело продвигается, попросили снова прислать скриншоты. Через какое-то время снова вызвали на допрос. Я шла туда уже просто повеселиться. Наверное, в четвертый раз пересказала историю и показала скриншоты. Следователь постоянно спрашивал, не вспомнила ли я каких-нибудь нюансов — и это спустя пять месяцев. Потом звонить мне перестали, а ходить в РОВД самой не было сил — и мое дело затихло. На милицию я не злюсь: они в таких ситуациях бессильны — тут должна работать отдельная, невероятная мощная система кибербезопасности». 

Краткий вывод: дело о мошенничестве расследовали около пяти месяцев, несколько раз вызывали на допросы, записывали личные данные. Преступника не нашли, Наталью не уличили в том, что ходила на протесты. 

Меня изводил отец. Еще один реальный кейс, когда беларуска набрала 102 

Алена из Гродно. У её отца — проблемы с контролем гнева. Она рассказала KYKY чем закончилась очередная история домашнего насилия в Беларуси. 

«Во время вспышек агрессии отец может ударить и начать душить. В тот раз как раз сомкнул руки на моей шее. Тетя (его сестра) бросилась меня защищать. Отец кинулся на нее, начал выталкивать из комнаты. Я привыкла к насилию в отношении себя, потому что это моя реальность с самого рождения, но когда вижу, как от этого страдает кто-то другой, дико пугаюсь — появляется адекватная реакция на насилие: шок, страх, желание защитить. Я позвонила в 102, сказала, что папа буянит.

Обращаться в органы не боялась. У меня в голове сидит мысль, что обязанность милиции — защищать. Она осталась даже после 2020-го, потому что я идеалистка. Верила, что даже в таких структурах найдутся адекватные люди, которые помнят, что их задача — помогать. К сожалению, я ошибалась.

Через минут 20 приехали опера: двое парней лет 20-25 и мужчина постарше — лет 35+. К моменту их появления все уже успокоились, папа сидел у себя в комнате и смотрел телевизор. Мужчина постарше и еще один парень пошли к нему общаться за закрытой дверью. Выясняли, что произошло и применял ли он силу. В это время со мной говорил второй парень. Структура разговора та же. Я объяснила, что папа часто устраивает скандалы, распускает руки. Опер спросил, не применял ли отец ко мне сексуализированное насилие. Здорово, что он уточнил, — я не ожидала. По разговору сложилось впечатление, что человек он не самый умный, поэтому его попытки выстроить логическую цепочку и задать уточняющие вопросы приятно удивили. Потом он начал спрашивать про следы насилия. Мое тело к такому невосприимчиво, поэтому синяки обычно не остаются, максимум — царапины. В тот раз следов от рук отца на шее не было, но я отбивалась, поэтому на его руках остались отметины ногтей. Это опера не впечатлило — он начал убеждать меня в том, что я сама виновата.

Для меня это был шок, так что дальше диалог помню отрывками. Опер причитал, как это я могла на родного отца вызывать милицию. На аргументы о том, что я ребенок и бить меня — не норма, опер отвечал, что в семье так бывает. Рассказал, что его отец тоже бил, но милицию на него он не вызывал, потому что «отцу виднее». Я доказывала, что бить человека — это не нормально, и что милиционер не имеет права оправдывать насилие. 

Потом пришли ребята из комнаты папы говорить со мной. «Ваш отец сказал, что вы не работаете, поэтому он разозлился на вас», — начали примерно с такой фразы. Для папы суть конфликта была в том, что я «ни дня в жизни не работала». Хотя до этого параллельно с учебой в универе я два года работала по специальности. Обеспечивала себя сама, затем уволилась и пару месяцев была в поиске, но даже в это время не была на его содержании: он мог иногда дать 50-70 рублей на проезд и мелкие расходы. В итоге милиционеры все втроем пытались меня убедить, что проблема — я, а не насилие. Потом один из них со странным намеком сказал, что на мне-то никаких побоев не осталось, а у отца — царапины. Тут мне стало страшно: сначала из-за того, что виноватой могут сделать меня, потом из-за того, что меня некому защитить. Пришла тетя. Начала доказывать милиционерам, что я «хорошая, умная девушка» — пыталась хоть как-то очистить меня от того дерьма, которое наговорил отец.

Мне предложили написать заявление. Я спросила, какие для отца будут последствия. Молодой парень ответил, что его заберут на сутки. Я была в шоке: не на такой исход рассчитывала. Сказала, что не буду писать такое заявление. В ответ услышала: «Ну значит дадим тебе штраф». Подошел взрослый опер и все структурно объяснил: я могу написать заявление, и по нему два исхода на мой выбор — сутки или исправительная беседа. Отказ от заявления — штраф за ложный вызов. Я выбрала исправительную беседу. Опера повезли нас в ближайшее отделение.

Мне стало страшно, что папа в участке расскажет, что я политическая активистка и тогда разговор о наказании уже будет вестись в отношении меня. Всю дорогу чистила телефон и попросила маму (родители живут отдельно) ехать к участку, чтобы в случае моего задержания она была в курсе. Все обошлось. Никто не интересовался моей политической позицией и телефон не трогал.

Дежурный в участке был вежлив, понятно объяснял процесс, отвечал на все вопросы. Я еще раз уточнила про варианты для отца, и он объяснил, как проходят беседы. Ничего радикального: папе просто проведут лекцию на тему того, почему насилие — это плохо. Все было спокойно, и у меня пропало ощущение, будто я в чем-то виновата и принимаю неправильное решение о наказании для отца. Взяли наши с ним паспорта, записали данные, я написала заявление — и все.

Где-то через неделю отца вызвали в участок для беседы. Как она проходила, не знаю. Еще спустя какое-то время домой пришло письмо на мое имя о том, что с отцом поговорили. Что они обсуждали, в тексте не сообщалось, но на какой-то эффект от этой беседы я все равно не надеялась. На отца повлиял сам факт обращения в милицию — он утихомирился на какое-то время. Мне этого было недостаточно. 

Есть моменты, когда помощь нужно получить как можно скорее и неважно от кого — пойдешь к самым страшным людям на свете, даже к беларуской милиции».

Краткий вывод: надо отметить, что дела о домашнем насилии и до 2020-го расследовались в Беларуси без энтузиазма. Мы неоднократно рассказывали истории, как следователи убеждают женщин, что они сами виноваты, только бы те не писали заявление. В случае Алены мы увидели тот же подход: сама виновата, следов побоев нет, кто вообще на отца ментов вызывает? Однако в итоге беларуске предложили забрать отца на сутки, она выбрала более мягкий и (как сама признает) бездейственный способ привлечения его к ответственности. Ее же не уличили в участии в протестах. 

В милицию ходить не нужно. Противположное мнение 

Михаил тоже живет в Минске, однако, в отличие от двух предыдущих героинь, придерживается мнения, что обращаться в органы — дело не благодарное. У него есть несколько реальных кейсов, когда обращение не принесло ничего, кроме разочарования, и стойкое убеждение, что «беларуское МВД — репрессивная структура». 

«Обращение в беларускую милицию — это занятие в лучшем случае бесполезное. Убедился на собственном примере, и не раз. В девяностые, когда я был ребенком, нашу квартиру обокрали — родители написали заявление. Никакой пользы от милиции не было. Хорошо хоть прямым текстом не послали, а сделали вид, что приняли дело в работу. Естественно, никого не нашли. С годами все стало только хуже. В нулевых милиция превратилась в ОПГ «МВД» и выиграла в войне с другими группировками — с тех пор пересекаться с ней себе дороже. Там работают безумные злые, затравленные собственными начальниками люди. 

Лет семь назад у моего знакомого отобрали телефон, когда после футбольного матча он вместе с другими фанатами праздновал на улице. Пошел писать заявление, а милиционер ему прямым текстом сказал, что это он взял телефон — дело раскрыто. Потом еще пригрозил, что если знакомый напишет заявление, ему по почкам надают. Через пару недель телефон нашелся на Куфаре. 

Из-за этого случая я потерял последнее уважение к нашей милиции. Как можно уважать структуру, которая фактически не выполняет свои функции? После 2020-го вообще не могу понять и оправдать какого-либо иного отношения к милиции, кроме как к представителям оккупационной администрации. К сожалению, большинство беларусов до сих пор не поняли, что такое — наши милиционеры. Они по наивности проецируют на них человеческие эмоции. 

Нужно смириться с тем, что беларуское МВД — репрессивная структура, и обращаться туда не нужно. В лучшем случае там не станут никого и ничего искать. В худшем — тебя же виноватым сделают, а после задержания еще на «экстремистские» каналы подпишут, чтобы наверняка посадить. Хорошо хоть наркотики массово не подкидывают, как в России, — слишком бедные, наверное.

В таких условиях надо пытаться решать вопросы своими силами. Если бы у меня что-то украли, я бы собрал друзей и начал искать с ними вора. Если бы ножом пырнули на улице, постарался бы сделать все, чтобы никак с МВД не взаимодействовать. Бойкот милиции, выстраивание горизонтальных связей и создание параллельных структур — этих правил, мне кажется, нужно придерживаться всем, кто хочет скорейшего конца диктатуры в Беларуси. 

Когда это случится, нужно уволить и судить всех, кто остался на службе после августа 2020-го и не участвовал в подпольной борьбе по расшатыванию структуры. Люстрировать их всех до единого: от Кубракова до участкового в самой забитой деревне. Далее — запрашивать из Европы специалистов для обучения новой структуры, полиции. Она нам необходима — но именно как орган охраны правопорядка, а не репрессий».

Краткий вывод: за последние три года сам Михаил в милицию не ходил, но видел примеры своих знакомых, когда их походы не увенчались успехом. Сам он тоже в РУВД не пойдет, даже если его ограбят или появится риск жизни и здоровью. 

Так нужно идти в милицию или нет?! 

По совету адвоката нужно помнить, что вас, как заявителя, тоже будут проверять — чтобы все было по-честному, стоит сказать, что уже были кейсы, когда человек приходил в милицию за защитой, но задерживали его самого. 

• В Дрибинском районе Могилевской области жительница позвонила в милицию и сообщила о преступлении, которое якобы совершил участковый. На нее завели уголовку за «заведомо ложный донос». Теперь женщине грозят штраф, арест, ограничение либо лишение свободы до трех лет.

• В Минске в прошлом году за участие в протестах задержали мужчину, который обратился в милицию с заявлением о краже телефона. 

• В Жлобине пенсионерка пожаловалась на местную милицию — и получила штраф, перед этим попав в следственный изолятор. После суд назначил женщине штраф. Затем на нее завели новое дело — за «распространение экстремистских материалов». Геннадий Мельник, на которого жаловалась пенсионерка, получил повышение в Следственном комитете в Гомеле.

Однако героини нашего текста тоже участвовали в протестах, но после обращения в милицию их не обвинили, впрочем, и проблемы остались нерешенными. 

Правильного ответа на вопрос «идти в милицию или нет» просто не существует. Чье мнение ближе читателю — Натальи и Алены или Михаила — решать только читателю. Каждый должен сам выбрать, что делать в ситуациях, когда помочь себе самостоятельно невозможно. Своим мнением вы можете поделиться в комментариях в нашем телеграм-канале.