Если вы хотите помочь независимым медиа делать свою работу – подпишитесь на Patreon KYKY за мерч и другие бенефиты или сделайте быстрый донат без обязательств тут.

В качестве прелюдии оставим здесь тот факт, что изучением темы диссидентства и политических репрессий в России (в Беларуси, по сути, никто этого не делал) занималась неправительственная организация «Мемориал». В 2016-м организацию признали иноагентом, а в 2021-м власти приняли решение о ее закрытии. Вероятно, параллели прошлого с путинской Россией для чиновников были невыносимы. Возможно, учебники истории тоже вскоре перепишут и о таком явлении, как диссидентство, будут помнить единицы.

Но давайте разберемся детальнее, кто такие эти диссиденты, чего они хотели и через что им пришлось пройти, отстаивая свои убеждения. Вы удивитесь, насколько схожи не только методы борьбы с «инакомыслящими», но и формулировки, которые использовала власть.

Чего хотел диссидент

Диссидентами в СССР называли людей, которые пытались в рамках закона мирными методами бороться с тоталитарным режимом и его идеологией. Наиболее активным диссидентское движение было в 1960-70-е годы, а его ряды пополняли, скорее, по нравственным, а не политическим убеждениям. Это были те, кто не мог больше выносить «официальной лжи». Дело в том, что информация в СССР расходилась иначе – интернета ведь не было. И независимой прессы тоже не было, а вместо нее был самиздат, который распространялся из рук в руки в основном в узких кругах интеллигенции и редко выходил за этот круг. До широких масс такая «пресса» не доходила еще и в силу того, что распространение самиздата было уголовно наказуемо.

Название «Самиздат» – это, можно сказать, такой пасквиль на советскую прессу, которая называлась в то время незамысловато: «Детиздат» (детские издания), «Политиздат» и так далее. Поэтому диссиденты выпускали «Самиздат» (издательство внутри страны) и «Тамиздат» (заграничная «запрещенка», которая потом распространялась в СССР). С распространением были большие проблемы – первые ксероксы появились в СССР только в 70-х. И только для госучреждений. Причем сотрудники, которые делали копии, должны были вести учет распечатанных страниц. Поэтому для распространения запрещенной литературы использовали печатные машинки «Эрика», про которые спел даже Галич: «Эрика» берёт четыре копии, вот и всё! И этого достаточно». К слову, в конце 70-х именно диссиденты первыми стали топить за феминизм, что для СССР было просто немыслимым. И даже выпускали целый журнал на эту тему под названием «Мария».

Так чего же хотели диссиденты? У них были вполне конкретные требования: ненасилие, гласность, соблюдение законов, основных прав и свобод, отмена цензуры, право на создание общественных организаций и проведение публичных акций. Еще они требовали освободить всех политических заключённых («узников совести») и свободу эмиграции.

Какой-то единой диссидентской организации, как это было в Польше или Чехословакии, в России не было. Движение было разрозненным и каждый из его участников делал что-то по мере своих сил и возможностей. Большое внимание уделялось правозащитной и просветительской деятельности, а также изданию и распространению запрещенной литературы.

Интересно, что в официальных документах и пропаганде того времени слово «диссидент» употреблялось только с приставкой «так называемый», а еще таких людей называли «антисоветскими элементами» и «отщепенцами». Да-да, отщепенцами – как вам пасхалка? И, конечно, эти люди были белой костью в горле режима. По сведениям КГБ СССР, «потенциально враждебный контингент» в стране составлял 8,5 миллиона человек. Но репрессии в отношении инакомыслящих, как и само существование инакомыслящих, власти не признавали, а пропаганда активно муссировала тему проплаченных агентов Запада, которые расшатывают лодку социализма. Председатель КГБ Андропов заявлял, что диссиденты якобы хотели создать «организацию сопротивления» при кураторстве западных «подрывных центров». И обвинял борцов за свободу в «злейшем национализме».

Методы «лечения» «душевнобольных»

Для борьбы с инакомыслящими в СССР было создано специальное 5-е управление КГБ. И если в 1960-х за любое публичное проявление политического инакомыслия ждал арест, то потом 5-й отдел стал заниматься по большей части запугиванием. И только в случае, если человек продолжал свою деятельность, за ним приходили. Нередко, к слову, давали выбор между арестом и эмиграцией (с конфискацией имущества и лишением гражданства). В случае ареста смягчить приговор помогало публичное раскаяние и осуждение диссидентской деятельности – прообраз «покаянных видео» на фоне двери с буквой Z. Адвокатов, которые представляли интересы диссидентов в суде, отстраняли от практики и исключали из коллегии адвокатов.

Была широко распространена «ссылка за 101 километр» – это запрет на проживание в столичных городах и в пределах 100-километровой зоны вокруг них. Такой высылке на 7 лет подвергся лауреат Нобелевский премии мира ученый-физик Андрей Сахаров. В ссылке побывали и многие другие деятели технической и творческой интеллигенции, которые своим авторитетом могли обращать внимание мировой общественности на ситуацию с правами человека в СССР. Стоит упомянуть и практику отравлений – очень уж яркая аналогия с более поздней российской историей. Мало кто знает, что в августе 1971 года, например, Солженицына пытались отравить во время поездки в Новочеркасск: ему скрытно сделали укол неизвестного ядовитого вещества. Писатель выжил, но после этого долго и тяжело болел.

К слову, в 70-80-е годы методы борьбы с инакомыслящими стали тоньше: КГБ могло организовать общественную травлю, увольнение, отчисление из учебного заведения, компромат, психологическое давление. Не брезговали подбрасывать наркотики с последующим их обнаружением (дело Азадовского). Хотя в основном, конечно, диссидентов судили по «58 статье» (пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти), которая позже стала нарицательным политических репрессий. По этой статье можно было уехать в ГУЛАГ на срок до 10 лет. С 1956 по 1987 по 58-й статье было осуждено 8145 человек. Но самым страшным наказанием было даже не тюремное заключение, а помещение в специальные (тюремные) психиатрические клиники, где людей подвергали пыткам.

На карательной психиатрии в СССР нужно сделать особый акцент. В отличие от заключенных, у «душевнобольных» не было вообще никаких прав – с ними могли делать что угодно. Причем те, кто ставил заведомо ложные диагнозы, не несли никакого наказания.

В 60-е из Уголовного кодекса магическим образом исчезла 148 статья «помещение в больницу для душевнобольных заведомо здорового человека из корыстных или личных целей».

У «политических» в основном диагностировали «вялотекущую шизофрению» или «сутяжно-паранойяльное развитие личности». Шизофрениками становились те, кто отрицал вину и не хотел сотрудничать со следствием, а параноиками – за любое инакомыслие, которое квалифицировали как бред. Оба этих диагноза давали право признать человека невменяемым и поместить на годы в психушку без суда и следствия. Кроме того, это избавляло власть от необходимости проводить громкие судебные процессы по политическим делам.

В психбольницы попадали не только диссиденты, но и граждане, которые пытались создавать альтернативные партии. Это могли быть даже не оппозиционные партии, а коммунистические – такая вот борьба с конкурентами по цеху. Наиболее популярные статьи УК, по которым отправляли на «лечение» – это 72-я (участие в антисоветской организации), 190.1 (распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй) и 64-я за «измену Родине», по которой в частности проходили те, кто пытался эмигрировать. Иногда записать в психи могли и за «участие в незаконной торговле». Позже власти решили не заморачиваться со следственными действиями и издали «Инструкцию по неотложной госпитализации», согласно которой за любым человеком могла приехать скорая и упечь в психушку на неопределенное время. Такому «больному» отказывалось в праве на защиту адвоката и пересмотр решения о госпитализации. Таким образом власти сделали легитимным любой произвол.

Принудительное психиатрическое лечение в 60-е стало массовым карательным инструментом. В клинику можно было попасть за подписание открытого письма, религиозные взгляды и даже просто за то, что ты пришел к чиновнику на прием с неудобными вопросами. В документах Московской Хельсинкской группы (1976, документ № 8) отмечалось: «Примерно 12 человек в день милиция направляет дежурным психиатрам только из приёмной Верховного Совета СССР; кроме того, ещё 2-3 человека из тех, кто пытался пройти в посольство; кроме того, неопределённое число из других мест присутствия, а также — прямо с улицы. Из них примерно половина — госпитализируется».

Из записки КГБ от 1967 года: «Особую опасность вызывают приезжие в большом числе в Москву лица, страдающие манией посещения в большом числе государственных учреждений, встреч с руководителями партии и правительства, бредящие антисоветскими идеями. <...> Всего из приёмных центральных учреждений и ведомств в 1966-1967 г.г. были доставлены в больницы свыше 1800 психически больных, склонных к общественно опасным действиям».

Строительство новых специальных (тюремных) психиатрических клиник по всей стране в 60-е набирает немыслимые обороты. Если в 1935 году их было всего 102 на 33 тысячи койко-мест, то к 1974 году таких клиник стало 200 на 390 тысяч койко-мест. В книге «Справочник по ГУЛАГу» упоминается, что к концу 1970-х в СССР было уже около сотни «психотюрем». Кроме того, во многих больницах Министерства здравоохранения имелись камеры в распоряжении органов госбезопасности или внутренних дел. Но самыми жесткими закрытыми психиатрическими клиниками для политических стали 11 психбольниц, одна из которых расположена в Минске. Другие отделения были в Москве, в том числе при тюрьме «Матросская тишина» (там сейчас содержится Навальный), Санкт-Петербурге, Киеве, Кишиневе, Риге и других крупных городах. «Лечение» в таких клиниках прошли многие известные люди, в том числе первый президент Эстонии Константин Пятс, видный авиаконструктор Туполев и многие, многие другие. Но об этом позже.

Условия «терапии»

От решения суда зависел тип психиатрической больницы, куда направляли на «лечение»: в общую (обычная городская, областная или республиканская психиатрическая больница) либо специальную, тюремного типа психбольницу (СПБ). В обычной больнице по месту прописки были более мягкие условия содержания, хотя в некоторых из таких больниц были специальные палаты в распоряжении КГБ. В клиниках тюремного типа (СПБ) условия содержания были хуже лагерных.

Во-первых, палаты-камеры были переполнены, а искусственная вентиляция не предусмотрена. Кровати стояли так близко друг к другу, что между ними не было свободного пространства. Из-за этого большую часть времени узники должны были лежать или сидеть. Часто отказывали в праве на прогулки и любую физическую активность. Особо ретивых привязывали к кроватям и так могли оставлять на несколько суток. В камерах не было туалета – туда пускали строго по расписанию на несколько минут.

Часто в качестве наказания лишали возможности читать, не выдавали бумагу и карандаш. Из воспоминаний диссидентов, которые прошли такие больницы: «Если кто-то пытался изучать иностранные языки, ему диагностировали ухудшение состояния и поднимали дозу препаратов». Не разрешалось пользоваться личными вещами, телефоном, а свидания с родственниками были предусмотрены всего 2-3 раза в год под пристальным надзором. Дневной паек был гораздо меньше, даже чем у узников тюрем и лагерей, а ограниченные передачи от родных часто не доходили до адресатов. Персонал часто шантажом, угрозами и побоями отбирал передачи у арестованных.

Особенно тяжело многие переносили лекарственную «терапию». Многолетний узник специальных психиатрических больниц, врач по профессии, описал состояние психически здорового человека после введения высокой дозы нейролептика мажептила (тогда — наиболее популярного) так: «Представьте себе огромную камеру, где кроватей так много, что с трудом пробираешься между ними. Свободного места практически нет. А вам ввели мажептил, и вы в результате испытываете непреодолимую потребность двигаться, метаться по камере, говорить, и рядом с вами в таком же состоянии с десяток убийц и насильников… а двигаться негде, любое ваше невыверенное рассудком движение приводит к столкновению с такими же двигательно возбуждёнными соседями… и так — дни, месяцы, годы».

Также широко использовались инъекции сульфазина (вызывает интенсивные мышечные боли, обездвиженность и некроз тканей в месте укола), инсулина (приводило к инсулиновым комам) и нейролептиков, которые при длительном применении вызывали тяжелые поражения мозга. Например, приводили к появлению непроизвольных движений: причмокивающим движениям губ и языка, гримасничанью из-за поражения мышц лица и рта и так далее.

«Пациенты» систематически подвергались избиениям, причем известно и о случаях смертей после таких экзекуций. От политических требовали отказаться от своих идеологических и политических взглядов. За непослушание могли закинуть в «одиночку» или переселить к буйным пациентам.

В психбольницы закрытого типа, как правило, помещали на длительный срок, но на какой точно – никто не сообщал. Неопределенность нахождения в этом аду была еще одной разновидностью пытки. Но в среднем, если человек шел на соглашательство и публичное раскаяние, то его срок пребывания составлял 1,5-2 года, в противном случае в психушке можно было провести до 20 лет. Освидетельствование «больных» проходило каждые полгода: на человека по 10 минут. Но это была, скорее, формальная процедура. Настоящие решения принимались не врачами, а КГБ.

После освобождения из СПБ узника не ждало ничего хорошего. Во-первых, у многих после лекарственной «терапии» начинались серьезные проблемы со здоровьем, а во-вторых, репрессии на этом не заканчивались, а только выходили на новый виток. Невозможно было устроиться на работу, поступить в университет, встать в очередь на жилье, получить психологическую помощь и даже банально завести друзей с ярлыком сумасшедшего. Кроме того, до конца жизни после СПБ человек находился на психиатрическом учете под надзором КГБ. А это значит, что в любой момент его могли арестовать и отправить на повторное лечение. Если диссидента в СПБ признавали еще и недееспособным, то после освобождения над ним устанавливалась официальная опека. То есть человека лишали всех прав, в том числе принимать самостоятельные решения. Многие погибали после освобождения от тяжелых болезней, спровоцированных лекарственной «терапией».

Психиатрический учет также подразумевал профилактические госпитализации два раза в год: за две недели до больших советских праздников — 7 ноября и 1 мая, а также перед проведением партийных съездов, Олимпийскими играми, визитами зарубежных делегаций.

Согласно данным, опубликованным Международным обществом прав человека в «Белой книге России», в целом по стране жертвами злоупотреблений психиатрией стали порядка двух миллионов человек.

С 1988 года их начали постепенно выписывать из психиатрических больниц и снимать с психиатрического учета в психоневрологических диспансерах по инициативе международной общественности и Всемирной психиатрической ассоциации.

Известные жертвы

Один из резонансных кейсов случился 25 августа 1968 года, когда 8 советских диссидентов вышли на акцию протеста возле Кремля против ввода войск в Чехословакию. Конечно, всех их задержали ровно через три минуты и их судьба сложилась незавидно. Только одной из участниц этой акции (самой юной) 21-летней студентке Татьяне Баевой удалось избежать наказания. Коллеги уговорили ее сказать следователю, что она просто случайно оказалась на Красной площади. Баеву освободили, но отчислили из университета. Другим повезло куда меньше.

Например, одному из участников акции протеста Виктору Файнбергу на допросах выбили зубы. В таком виде его нельзя было показывать на суде, поэтому Виктору диагностировали бред реформаторства, признали невменяемым и на четыре года отправили в Ленинградскую психбольницу. Из-за невыносимых условий Файнберг дважды держал голодовку, но это не помогло. Под тяжелыми условиями стоит понимать избиения, злоупотребление инъекциями галоперидола и аминазина, пытки. Еще одну участницу этой легендарной акции Наталью Горбаневскую несколько раз подвергали судебно-психиатрической экспертизе и дважды принудительно отправляли на лечение с диагнозом «вялотекущая шизофрения».

Три недели в психушке провел и Бродский, который потом написал, что это было худшее время в его жизни. В психиатрической больнице к нему применяли «укрутку»: «Глубокой ночью будили, погружали в ледяную ванну, заворачивали в мокрую простыню и помещали рядом с батареей. От жара батарей простыня высыхала и врезалась в тело».

Сын Сергея Есенина Александр с 50-х по 60-е проходил «лечение» в СПБ пять раз за написание стихов «антисоветского характера», а также за подачу заявления на получение американской визы. Широко известен и кейс беларуского диссидента Михаила Кукобака, который в тюрьмах и психиатрических клиниках тюремного типа в общей сложности провел 17 лет. И все из-за того, что в 1969 году написал открытое письмо английскому писателю Айвору Монтегю и хотел его опубликовать в «Комсомольской правде». В диагнозе у беларуского диссидента было написано «страдает манией переустройства общества».

Не понаслышке о психиатрических клиниках тюремного типа знает и Валерия Новодворская, у которой тоже якобы диагностировали шизофрению. В 19 лет Валерия Ильинична разбросала в Кремлевском дворце съездов листовки с антисоветским стихотворением собственного сочинения. За эту шалость она на годы отправилась по тюрьмам и психиатрическим клиникам. К слову, в казанской СПБ она познакомилась с участницей той самой акции на 8 человек Натальей Горбаневской. О своем пребывании в СПБ Новодворская написала целую книгу «По ту сторону отчаяния». Вот несколько выдержек из нее о методах «лечения»:

• «Избиение (уголовников охрана может забить сапогами до смерти, я такие случаи помню; политических – нет, их надо сломать, но представить живыми).

• Привязывание жесткое (до онемения конечностей, до пролежней; в особенных случаях привязывают так, чтобы веревки впивались в тело до крови. В таком состоянии могут продержать неделю).

• Сульфазин, или «сера» (везде был запрещен, кроме СССР). Одна инъекция, или сразу две - в разные точки, или даже четыре (в руку, ногу и под лопатки). Дикая боль в течение 2-3 дней, рука или нога просто отнимаются, жар до 40, жажда (и еще могут воды не дать). Проводится как «лечение» от алкоголизма или наркомании.

• Бормашина. Привязывают к креслу и сверлят здоровый зуб, пока сверло не вонзается в челюсть. Потом зуб пломбируют, чтобы не оставалось следов. Любят удалять неубитый нерв. Все это делается профессиональным дантистом в зубоврачебном кабинете. «Санация полости рта». СПБ не имеют надзорной инстанции – жалобы не перешлют, а если переслать тайно, их все равно не примут ни в прокуратуре, ни в Верховном суде. Узник СПБ бесправен даже больше, чем зэк. С ним можно сделать все. Насколько мне удалось узнать, бормашина применяется редко и только в Казани (испробовано лично).

• Газообразный кислород подкожно. Вводят его толстой иглой под кожу ноги или под лопатку. Ощущение такое, как будто сдирают кожу (газ отделяет ее от мышечной ткани). Возникает огромная опухоль, боль ослабевает в течение 2-3 дней. Потом опухоль рассасывается, и начинают сызнова. Применяют как лечение от «депрессии». Сейчас применяется к наркоманам как средство устрашения (чтобы боялись попасть в клинику). Вводят кислород 2-3 минуты, больше не выдерживают обе стороны (палачи глохнут от криков, жертва падает в обморок). Политзаключенным вводят кислород по 10-15 минут. (Испробовано лично, 10 сеансов.)

• Аминазин (очень болезненные инъекции, при этом вызывают цирроз печени, непреодолимое желание заснуть – а спать не дают – и губят память вплоть до амнезии).

• Галоперидол (аналоги трифтазин и стелазин, но они слабее). Создают дикое внутреннее напряжение, вызывают депрессию (черное излучение Стругацких), человек не может заснуть, но постоянно хочет спать, не может ни сидеть, ни лежать, ни ходить, ни писать (судороги рук изменяют почерк до неузнаваемости, не дают вывести букву), ни читать, ни думать. Неделя ударных доз – и нейролептический шок. Несколько месяцев – и потеря рассудка гарантирована.

• Инсулиновый шок с потерей сознания (уничтожает целые участки мозга, снижает интеллект, память тоже пропадает).

• Электрошок. Убивает сразу двух зайцев: во-первых, это пытка током, а во-вторых, разрушается непоправимо мозг.

• Одного пребывания в этих стенах – без книг, без научных занятий (библиотеки фактически нет), без нормальных собеседников (политические сидят в разных камерах) – хватило бы на скорую потерю рассудка. Я провела там год и была уже на пределе: еще бы полгода – и все.

• Знакомство с Наташей Горбаневской показало, что диссиденты считают необязательным сопротивление в таких условиях. Здешние отречения нельзя использовать для газет и TV: сумасшествие не дает должного назидания; чего стоит раскаяние сумасшедшего? Потом, в 1978 году, я убедилась, что попытка держаться достойно в психиатрических застенках рассматривается диссидентами (да и инквизиторами тоже) как величайшая глупость чуть ли не на уровне инкриминируемого заболевания».

Вместо вывода

Большинство советских граждан не знали о существовании диссидентов, а уж тем более расправах над ними – самиздат распространялся в узком кругу, независимой прессы не было, а иностранное радиовещание до 1988 года беспощадно глушили. Более того, многие граждане считали участие в оппозиционных структурах «бездуховным». Мировое сообщество пыталось привлечь внимание к ситуации с правами человека в СССР, но тщетно – советские власти игнорировали все письма и обращения. И так продолжалось вплоть до условной «оттепели» 80-х, которая привела к распаду СССР и переходу на демократические рельсы.

80-е так же стали началом конца диссидентского движения. В 1986-87-х Горбачев освободил почти всех политзаключенных, часть из которых уехала за границу, а часть – наоборот, вернулась на родину и стала активно участвовать в политических процессах. Многие из диссидентов просто ушли в тень, потому что миссия была выполнена: в стране стали появляться политические права и свободы.

По сути, постсоветские страны получили шанс стать свободными, пока гайки со скрежетом не стали закручиваться вновь. Постепенно начали исчезать права и свободы, произошла зачистка информационного поля, известными методами стали устранять политических оппонентов. Но самое главное – машина репрессий опять заработала в полную мощность. За слово «война» в России сегодня можно отправиться в тюрьму на 15 лет. В Беларуси ситуация еще хуже – такие сроки уже получил далеко не один «несогласный».

Неужели это и есть тот самый «особый путь», который опять придется пройти беларусам и русским? И неужели миллионы узников совести в советских тюрьмах и психиатрических клиниках пострадали зря за наш с вами шанс на свободу? Или точка невозврата происходит в моменте, когда подавляющее большинство принимает позицию быть «вне политики»?