Украинский Мариуполь находится в блокаде с начала марта 2022-го. По оценкам мэра города Вадима Бойченко, за это время там погибли около пяти тысяч человек (одна из бомб была сброшена на Мариупольский драмтеатр, в котором прятались в тот момент около 800 мирных жителей). На днях Бойченко сказал журналистам: «Рашисты превратили весь наш город в лагерь смерти. К сожалению, жуткая аналогия получает все больше подтверждений. Это уже не Чечня или Алеппо. Это новый Освенцим и Майданек». Но есть и те, кому удалось выехать из Мариуполя — KYKY публикует тред украинки, которая провела в городе 20 дней с начала войны, а теперь находится в безопасности.
«Утро 24 февраля началось со взрывов и слов мамы «война началась, а ты спишь!». Магазины опустошили практически сразу, цены взлетели до небес, занятия в школах, университетах отменили, все прочие заведения закрыли. Мы сидели дома и целый день содрогались от громких и страшных звуков. Мы ещё не знали, что нас ждёт.
25 февраля было ещё хуже. В наш двор завезли БТР — значит, будет стрельба. Мама быстро сообразила, что к чему, и увезла нас к бабушке. Вечером того же дня стрельба на Левом [район, где мы жили] закончилась плачевно для нашей школы — там выбиты окна, стены… Сразу же после того, как мы уехали, отменили работу транспорта. Теперь, когда думаю об этом, ко мне приходит страшное осознание того, что если бы мама нас тогда не увезла, возможно, нас бы уже не было в живых.
Поначалу у бабушки всё было хорошо — был свет, вода, отопление, связь, но утром 2 марта нам отключили всё и заглушили связь. Взрывы стали громче и ближе. Мы прятались в коридоре. Дрожали стены и окна. Мама с братом тем временем находились у её подруги. 4 марта они пришли забрать нас к себе, потому что мама очень волновалась. С тех пор я живу в их квартире: сплю на двух креслах, а сестра, брат и мама на диване.
Два дня подряд мы прятались в коридоре и вздрагивали от каждого шороха, но потом взрывы перестали нас пугать и мы начали думать о том, как бы выжить. Ко всему прочему, газ нам тоже отрубили, поэтому приходилось готовить еду во дворе на костре, вместе с другими жильцами. Это заставило меня задуматься о том, какой же наш народ всё-таки сильный — у нас забрали свет, воду, тепло, связь, газ, но мы продолжаем стоять и не падать духом.
Конечно, магазин с продуктами [единственный работавший в округе] тоже разбомбили. Мама говорила, что повсюду валяются трупы. Мамин друг-волонтёр дал подержать мне осколок от снаряда — он был ещё тёплым.
Иногда к нам приходили «Азовцы» и военные ВСУ, рассказывали последние новости и советовали пока не высовываться. Это была единственная нить, соединяющая нас с внешним миром.
Запись из дневника за 18 марта: «Я устала чувствовать голод, я устала быть одинокой, я устала быть никем, я устала от людей, я устала так жить», — в тот день у меня начали сдавать нервы.
После очередной ссоры с мамой я хотела сбежать прямо на улицу, чтобы закончить это всё, и уже была у двери наружу, но там курили мужчины из нашего подвала и я не стала никуда бежать. Один из них меня, кстати, утешал даже.
Еще запись из дневника: «На улицу не выходила очень давно. Повсюду разруха и дым. Больно на это смотреть. А ещё больно смотреть на людей, которым не можешь помочь».
В наш подвал время от времени привозили раненых — женщин, военных, детей. У одной девочки было прямое попадание снаряда, ожоги первой степени, шов на голове — она чудом выжила и при этом была весёлая. Бегала, дружила со всеми, играла и говорила, что у неё всё хорошо
Вот вам мой вердикт: самыми стойкими, помимо женщин с детьми, оказались сами дети. Мы играли, будто ничего не происходило, и пытались жить своей жизнью дальше.
21 марта я кое-как выбралась в Бердянск, потом — в Запорожье, потом оказалась в Днепре. Сейчас те 20 дней кажутся страшным сном. И когда я думаю о том, сколько ещё людей там осталось, у меня сердце кровью обливается.
Но мне еще есть о чем рассказать. Знаете такое круглое печенье «Наполеон»? Так вот, его мы использовали вместо хлеба, потому что муку и сам хлеб разобрали очень быстро. Ещё мы использовали хлебцы, но они тоже быстро закончились. Иногда приходилось есть колбасу или сыр просто так, потому что буквально не было ничего, на что можно было бы их положить.
По прибытию в Бердянск волонтёры дали нам четыре буханки хлеба — вы не представляете, КАКОЕ это было счастье. Мы им наесться не могли. Люди, которые никогда не придавали хлебу никакого значения, сами с удовольствием съедали по буханке.
Сейчас я ем регулярно и мой живот знатно а**евает от происходящего, постоянно тошнота и боли. У меня до сих пор ощущение, что если я буду продолжать есть как нормальный человек, у меня это всё отберут и снова начнётся голод.
Что по моему дому? Ну, у меня его больше нет. Маме недавно присылали видео, там отчётливо видно, что всё выгорело напрочь. Все мои скетчбуки, книги(70+ штук), подарки подруг… Всё, больше ничего нет.
Понимаю, что думать о материальном в войну глупо, я должна сказать «спасибо», что выбралась оттуда целой и невредимой, но… Психологически это тоже очень бьёт по мозгам. Первую неделю после выезда из Мариуполя я каждый день плакала, что хочу домой, а потом начинала плакать ещё сильнее, потому что натыкалась на мысль, что больше никакого «дома» и нет. Мне больше некуда возвращаться. Я, кстати, до сих пор ключи храню. Зачем — не знаю.
Я не понимаю, как вообще можно было раз**бать такой город — зачем, ради чего? Рашисты, зачем вам груда камня вместо города? Чтобы что?»